— Не пущу.
— Ты скажешь Черву?
— Завтра.
— Он поймет.
— Мне все равно, поймет он или нет.
— Он поймет. Он и раньше не решался смотреть мне в глаза. Можно мне жить вместе с тобой?
— Прошу тебя, живи вместе со мной, Зося.
— Знаешь, ведь я не больна.
— Мне все равно.
— Немецкие врачи регулярно меня осматривали. Это Черв придумал, чтобы меня здесь не трогали.
— Правильно сделал.
— И почему я раньше тебя не встретила?
— Я не сержусь на тебя. Это все равно, что погибнуть или умереть от голода. Это ничем не хуже и не лучше: это то же самое, это немцы.
— Но они не виноваты. Люди не виноваты. У них руки сами тянутся.
— Люди не виноваты. Виноват Бог.
— Не говори так.
— Он суров с нами.
— Нельзя так говорить.
— Он позволил немцам сжечь нашу деревню.
— Может, это не его вина. Может, он просто ничего не мог поделать.
— Он послал нам голод и холод, немцев и войну.
— Может, он очень несчастен. Может, это не от него зависит. Может, он очень слаб, очень стар, очень болен. Не знаю.
— Никто не знает.
— Может, он хотел нам помочь, но кто-то ему помешал. Может, он пытается. Может, у него получится, если мы ему немножечко поможем.
— Может быть. Почему ты вздыхаешь?
— Я не вздыхаю. Я счастлива.
— Положи сюда голову.
— Вот.
— Закрой глаза.
— Вот.
— Спи.
— Сплю… Угадай, что у меня здесь, в бумаге.
— Книга.
— Нет.
— Еда.
— Нет, смотри.
— Плюшевый медвежонок. Такой славный.
— Правда?
— Когда я был маленьким, у меня тоже был такой. Я звал его Владеком.
— А моего зовут Миша. Он у меня уже давно. Я всегда спала с ним, когда была маленькой. Это все, что у меня осталось от родителей. Я всегда сплю с ним… Правда, Миша?
Ее полусонный голос тихо произнес в темноте:
— Это мой талисман.
16
Они собрались в землянке студентов. На огне весело свистел чайник: Пех вызвался заварить чай. Он как раз готовил его, совершая магические жесты и соблюдая волшебный рецепт, который якобы получил от старого, опытного и всеми любимого лесного козла. Впрочем, Пех охотно делился своим рецептом. «Возьмите морковь, — говаривал он, — высушите ее, натрите на терке, бросьте на три-четыре минуты в кипящую воду…» — «И что, вкусно?» — спрашивали его. «Нет, — откровенно признавался Пех, — но зато горячий, и цвет хороший!»
Тадек Хмура лежал на одеяле, подложив под голову спальный мешок, и смотрел на огонь. Его подруга сидела с закрытыми глазами рядом, держа его за руку; Янек видел ее красивое лицо, а за ним — винтовки и автоматы, прислоненные к земляной стене.
Теперь он хорошо знал их. Молодая женщина Ванда и Тадек Хмура познакомились в университете, где ходили на лекции по истории; Пех, молодой партизан, раненный в голову, изучал право. Университет, экзамены, карьера преподавателя, к которой они себя когда-то готовили, — все это было из другого, исчезнувшего мира. И, тем не менее, их берлога была наполнена книгами, и Янек с удивлением узнал, что они проводили долгие часы, склонившись над томами по истории и праву, которые продолжали изучать. Янек взял толстый фолиант по конституционному праву, открыл его на странице, озаглавленной «Декларация прав человека — Французская революция 1789 года», и закрыл книгу с насмешливой ухмылкой.
— Я понимаю, — тихо сказал Тадек Хмура. — Это очень трудно принимать всерьез. Университеты Европы всегда были лучшими и прекраснейшими в мире. Именно в них зарождались наши самые прекрасные идеи, вдохновившие наши самые великие творения: идеи свободы, человеческого достоинства, братства. Европейские университеты стали колыбелью цивилизации. Но есть и другое европейское воспитание, которое мы получаем сейчас: расстрелы, рабство, пытки, изнасилования — уничтожение всего, что делает жизнь прекрасной. Это година мрака.
— Она пройдет, — сказал Добранский.
Он обещал им прочесть отрывок из своей книги. Янек ждал с нетерпением, поставив обжигающий котелок на колени. Он уговорил студентов пригласить Черва, и сейчас Черв скромно сидел в углу, поджав колени и прислонившись спиной к земляной стене. Чтобы лучше слышать, он снял свой платок: Янек впервые видел его с непокрытой головой. У него были темные, вьющиеся, блестящие волосы, и выглядел он дикарем. Он ничего не говорил, пил свой чай, важно мигал глазом и, казалось, был доволен тем, что находится здесь. Тадек Хмура сильно кашлял — тихим, мягким кашлем… И всякий раз, как бы извиняясь, прикладывал руку к губам. Добранский часто с беспокойством посматривал на него.
— Начинай! — попросил Тадек.
Добранский порылся под гимнастеркой и вытащил толстую тетрадь.
— Если вам надоест, можете меня прервать.
Послышались возражения. Но Пех грубо сказал:
— Товарищ может положиться на меня.
— Спасибо. Действие отрывка, который я вам прочту, происходит во Франции. Он называется: «Французские буржуа».
— Буржуи, — заметил Пех, — везде одинаковые. Хоть в Париже, хоть в Берлине, хоть в Варшаве. — И демонстративно заткнул себе нос: — Во всех странах мира от них одинаково смердит!
— Замолчи, Пех, — по-хорошему попросил его Тадек. — Ты у нас коммунист — ну и прекрасно, продолжай в том же духе, там будет видно! А пока что отстань от нас.
— Я начинаю, — сказал Добранский. И принялся читать:
Мсье Карл входит в дом и тщательно вытирает ноги, уважительно думая о консьержке мадам Лэтю. «Маленькие знаки внимания приводят к большой дружбе…» С радушным видом он стучит в дверь швейцарской и заходит, здороваясь на чистейшем французском: «Добрый вечер, мсье-дам».
— Мсье Карл! — восклицает мадам Лэтю. — Наконец-то вы пришли… Переведите мне, пожалуйста, что говорят эти господа.
Мсье Карл степенно надевает очки и поворачивается к двум молодым людям в плащах, которые с мрачным видом стоят в швейцарской. «Коллеги», — узнает он. Со второго взгляда он понимает, что в иерархии гестапо оба посетителя стоят намного выше него.
— Meine Herren?[30]
Щелканье каблуков. Вежливый обмен гортанными, короткими фразами. «Французский бог, сделай так, чтобы все получилось! — думает мадам Лэтю. — Сделай так, чтобы все прошло благополучно!» Ее сердце странно ведет себя у нее в груди — точь-в-точь как два года назад, когда она получила первую весточку от мужа. «Я в плену. Думаю о тебе. Не падай духом». Опять щелканье каблуков.
