Еще поболтав о чем-то, подьячий ушел, на прощанье поблагодарив парней за бумагу.
– Что это он сегодня без бумаги остался? – удивленно хмыкнул Митрий. – Обычно так такой ушлый – а тут…
– Дела, вишь, у него важные оказались.
– Ага, важные… Не важней наших.
Дописав отчеты, друзья наконец покинули приказные палаты и, сев на казенных коней, поехали домой, в Замоскворечье. Темнело уже, и в синем, очистившемся от туч небе зажигались звезды. Кургузый месяц, зацепившись рогом за Спасскую башню, висел над Красной площадью, отражаясь в золоченом куполе колокольни Ивана Великого, рядом с которым светился расписным пряником Покровский собор. Переехав по льду Москву-реку, парни повернули от Ордынки направо, пересекли Большую Козьмодемьянскую улицу и оказались наконец на Большой Якиманке, где – ближе к Можайской дороге – и располагалась усадебка, пожалованная всем троим заботами Ртищева. Хорошая была усадебка – небольшая, уютная, с высокими теремом и светлицею, с сенями, с теплыми горницами и опочивальнями. Рядом, на дворе – конюшня, амбарец с банею да избенка для слуг – целого семейства, не так давно принадлежавшего бывшему хозяину усадьбы, боярину Оплееву, сосланного царем Борисом за какие-то провинности в Тобольский острог. Боярин взял с собой почти всех слуг, кроме вот этих, уж больно оказались стары дед Ферапонт да бабка Пелагея.
А новым хозяевам сгодились – служили не за деньги, а так – лишь бы не выгнали, и служили на совесть: бабка стряпала, а дед присматривал за двором да топил баню. Вот и сейчас, как только въехали во двор, потянуло запаренными вениками…
– Господи, никак старик баньку спроворил! – удивленно воскликнул Прохор. – С чего бы?
– Как это – с чего? – засмеялся Иван. – Чай, суббота сегодня!
Прохор гулко расхохотался:
– А ведь и вправду – суббота! Ну, мы и заработались… Что ж, это хорошо, что баня…
А дед Ферапонт, накинув на согбенные плечи старый армяк, заперев на толстый засов ворота, уже успел отвести на конюшню лошадей и теперь лукаво посматривал на парней:
– Что, поддать парку-то?
– А и поддай, старик! Поддай! Да не жалей водицы…
Ребята обрадованно загалдели.
– Ну, наконец-то, явились! – вышла на высокое крыльцо Василиска. – Пошто там смеетесь-то, в темноте? Трапезничать будете?
– Будем! – Парни еще больше захохотали. – Только после бани, Василисушка!
А дед Ферапонт уже старался вовсю! Плеснул на раскаленные камни воды, запарил венички: Митька вошел первым – едва на четвереньки не встал, до чего жарко!
– Ну, ты, старик, того… Как бы не угореть!
Дед ухмыльнулся:
– Угорают, Митьша, от плохого пару, а у меня завсегда пар знатный! Веничком-то попотчевать?
– Погоди, – Митрий уселся на лавку. – Дай отдышаться.
Сбросив одежку в предбаннике, вошли и Прохор с Иваном, оба крепкие, стройные, не чета тощему Митьке.
– А ну, дед, давай сюда веники! Эх, хорошо! Митька, ложись на полок. Ты, кажется, на кашель жаловался?
– Нет, нет, – опасливо отмахнулся Митрий. – Это не я жаловался, это Ртищев…
– Ты на начальника-то не кивай! Ложись, кому говорю?!
– А может, не надо? Я и сам как-нибудь попарюсь…
– Ложись, не то хуже будет!
Прохор показал отроку свой здоровенный кулак, натренированный еще в былые годы, когда дрался стенка на стенку за Большой Тихвинский посад.
– Иване, Митька, вишь, хочет, чтоб мы его силком затянули…
– Не-не, не надо силком… – Передернув плечами, Митрий со вздохом полез на полок. Ух и жарко же… Прямо уши в трубочку заворачиваются! А доски, доски-то как жгут!
– Ну, улегся?
– Угу… – Юноша обреченно вытянулся.
Взяв в руки два веника, Прохор несколькими энергичными взмахами разогнал жар и приступил к Митьке. Сначала легонько прошелся вениками по всему телу, словно пощекотал, затем начал бить – одним, вторым, потом обоими вениками вместе…
– Как, Митька?
– Ох… Хорошо! Славно!
– Ну-ка, поддай-ка еще, Иване!
Ух-х!!! Ивана-то не надо было упрашивать – выскочил в предбанник, плеснул в корец с водой чуток квасу для запаху и – на камни! Ух-х!!!
– Эх, и славно же! – неутомимо работая вениками, довольно оглянулся Прохор. – Как, Мить?
– Сла-а-авно…
– Ну, еще разок… Йэх!
Вкусно пахло запаренными вениками, житом, деревом и распаренными телами. Иван тоже схватил веник, примостился рядом с Митькой, охаживая себя по плечам…
– Хорошо! Эх! Славно!
С каждым взмахом словно улетали куда-то далеко-далеко все накопившиеся за долгую неделю – вот уж поистине долгую! – проблемы.
Йэх!
– А ну-ка поддай! Митька, как – в сугроб?
– А и в сугроб! Запросто!
Довольный Митрий спустился с полка.
– Митька, погодь, я с тобой!
Они выскочили из предбанника вместе – сначала Митька, за ним Иван, затем Прохор. С хохотом повалились в сугроб, взметая сверкающую пыльцу снега…
– Эх, хорошо! Вот славно-то!
А потом снова – в жаркую баню, и снова веничком…
– Славно!
Жаль только вот темновато было, зато в предбаннике, шипя, горели две сальные свечки. Там и уселись, напарившись, потягивая холодный квас из больших деревянных кружек.
– Хозяйка спрашивает: подавать ли на стол? – заглянул с улицы дед Ферапонт.
Иван улыбнулся:
– Пущай подает. Сейчас идем уже…
Парни, не торопясь, оделись.
– Слышь, Митрий, – вспомнил вдруг Иван. – Ты ведь так нам и не сказал: что там у Ефима Куракина украли? Может, цепь при нем была золотая или еще что?
– Цепь – это само собой, унесли. – Митрий вдруг помрачнел. – Но цепь не главная пропажа…
– Не главная? А что ж еще?
– Печень.
– Что-о?!
– Печень, селезенка, сердце… – добросовестно перечислил Митрий. – Жир с бедер и живота тоже срезали.
– Вот те раз, – сипло прошептал Прохор. – Вот те раз… Наверное, и у остальных тоже все повырезали… А мы-то гадаем…
– Да-а-а… – Иван зябко поежился и с силой ударил кулаком в дверь. – Вот вам и жертвы. Вот вам и ошкуй!
Глава 3Марья
Любви, любви хочу я…
Василий Жуковский. Песня
Февраль 1605 г. Москва
Печень, сердце, жир! Кому все это нужно? Ясно кому – ворожеям да колдунам, коих водилось на Москве не сказать чтоб во множестве, но все же в довольно большом количестве. По кабакам да торжищам шептались даже, будто сам государь ворожеям-волшебницам благоволит. Ежели так, опасно было их трогать – хватать, тащить в пыточную на допрос. Да и кого хватать-то? Пока ничего конкретного. Сразу появилась версия о том, что ворожеи изъяли внутренности уж после того, как неведомый убивец расправился со своей жертвой. Однако все прочие истерзанные трупы свидетельствовали против этого – тогда получалось бы, что ворожеи или колдуны специально таскались следом за кровавым Чертольским упырем – так уже стали именовать убивца на Остоженке и Черторые. Значит, ворожеи…
