Он не послушался, конечно. Он геройствовал перед своей любимой. Он хотел быть смелым, чего бы это ни стоило.
Юноша вытащил нож из ножен. Лезвие было коротким, как его болтающееся мужское достоинство.
Даже тогда я произнес:
— Не надо драться. Мне нужны только ваши штаны и рубашка.
— Добраться до них ты не сможешь.
— Осторожнее, Мартин! — воскликнула девушка, глядя на меня. — Это не человек.
— Нет, это человек, — возразил ее любовник, указывая на меня ножом. — Он просто обгорел.
— Нет, Мартин! Гляди! У него хвосты! У него два хвоста.
Видимо, герой упустил это из виду. Для ясности я задрал хвосты вверх по обе стороны головы и направил кончики прямо на него.
— Господи Иисусе, защити меня! — сказал он и бросился на меня, пока отвага не покинула его.
К моему великому удивлению, он умудрился всадить ножичек мне в грудь по самую рукоятку да еще повернуть лезвие, прежде чем вынуть его. Я закричал от боли, а юноша засмеялся.
Это было слишком. Я мог бы стерпеть удар ножом, но смеяться? Надо мной? О нет. Он нанес мне непростительное оскорбление. Я выбросил руку и ухватился за лезвие, сжав его со всей силы. Оно стало влажным от моей крови, но я резко вывернул его и отнял. Это было не труднее, чем затянуть веревку на горле ребенка.
Я взглянул мельком на короткий клинок и отбросил его. Юноша растерялся.
— Мне не нужен этот ножик, чтобы убить тебя. Мне даже руки не понадобятся. Мои хвосты способны задушить вас обоих, пока я грызу ногти.
Услышав это, юноша поступил разумно: он пал на колени и еще более здраво стал молить о пощаде.
— Пожалуйста сэр, — сказал он, — смилуйтесь! Я понял, как я ошибался. Признаю это! Мы оба признаем! Не стоило нам прелюбодействовать, к тому же в святой день!
— Отчего же этот день свят?
— Новый архиепископ провозгласил этот день священным в честь больших костров, что озарят поле в восемь утра и поглотят двадцать девять грешников, в том числе…
— И бывшего архиепископа — предположил я.
— Он мой отец, — сообщила девушка и постаралась прикрыться, видимо, из чувства запоздалого уважения к родителю.
— Не утруждайтесь, — сказал я ей. — Мне до вас нет никакого дела.
— Все демоны — содомиты? Так говорит мой отец.
— Он ошибается. А как получилось, что у церковника есть дочь?
— У него много детей. А я самая любимая. — Она задумалась ненадолго, будто вспоминала, как отец ее баловал. — Так вы не содомит?
— Нет. Я потерял свою суженую всего несколько часов назад, в этом лесу. Пройдут дни или даже недели, прежде чем я снова с вожделением посмотрю на женщину.
— Мой отец отдал бы тебя на растерзание детям. Так он поступил с последним демоном, появившимся здесь.
— Детям?
— Да. Малышам лет трех-четырех. Он давал им маленькие ножички и говорил, что угостит леденцами того, кто будет самым жестоким.
— Какой он изобретательный!
— О да, он гений. Папа его очень любит. Его ожидает высокий пост в Риме. Я так хочу, чтобы это поскорее произошло и я могла бы поехать вместе с отцом.
— Почему же вы сейчас не в церкви? Надо молиться о божественном заступничестве, а не прятаться за камнем с таким…
Я глянул на юношу в поисках уничижительного эпитета. Но не успел я закончить предложение, как этот идиот бросился на меня головой вперед и боднул в живот. Ловко, ничего не скажешь. Он застиг меня врасплох и сшиб наземь.
Не успел я подняться, как он ударил меня пяткой по ране, которую нанес своим коротеньким клинком. Было очень больно, и мой вопль вызвал у него новый приступ смеха.
— Что, больно, ничтожный демон? — возликовал он. — Посмотрим, понравится ли тебе вот это?
Он наступил ногой на мое лицо, и я снова закричал. Ему это явно нравилось. Девушка же стала призывать на свою сторону всех подряд небесных заступников:
— Милосердные ангелы, Пречистая Матерь, святые мученики, защитите меня! Господь всемогущий, прости мне мои грехи, я не хочу гореть в аду!
— Заткнись! — крикнул я ей из-под пяты ее любовника.
Но она твердила свое:
— Я десять тысяч раз прочту «Богородице Дево радуйся»! Я заплачу сотне флагеллантов, чтобы ползли на коленях в Рим! Но прошу, не допусти моей смерти, не отдавай мою душу этой омерзительной твари!
Этого я вынести не мог. Пусть я не был красавцем, но назвать меня омерзительной тварью? Нет уж.
Обозленный, я ухватил юношу за ногу и рывком отпихнул его. Он ударился головой о камень, я услышал хруст костей и быстро вскочил на ноги, готовый обменяться с ним ударами. Но это не понадобилось. Мой противник сползал по поверхности валуна, его затылок прочертил кровавую дорожку от того места, где треснул его череп. Глаза юноши были открыты, но он уже не видел ни меня, ни своей любовницы — вообще ничего больше не видел в этом мире.
Я быстро подхватил его одежду, пока кровь не залила ее.
Девушка прекратила взывать к небесам и уставилась на мертвого юношу.
— Это был несчастный случай, — сказал я ей. — Я не собирался…
Она открыла рот.
— Не кричи, — предупредил я.
Она закричала. Боже, как она кричала! Странно, что птицы не попадали с неба от этого вопля. Я не пытался ее остановить. Иначе мне пришлось бы ее убить, а она была слишком прелестна, даже в истерике, чтобы отдать свою юную жизнь.
Я быстро нацепил одежду мертвого юноши. От нее несло его человечностью, его сомнением, его похотью, его глупостью; все это вплелось в ткань его рубахи. Даже не хочу говорить, чем воняли его штаны. Он был крупнее меня, что оказалось очень кстати: я сумел свернуть свои хвосты и спрятать их в штаны, на ягодицах. Одежда была мне слишком велика, а обувь, наоборот, мала, так что мне пришлось ее бросить и пойти босиком. Чешуйчатые ступни о трех когтях выдавали мою демоническую природу, но пришлось пойти на риск.
Девушка — стоит ли об этом упоминать? — все еще вопила, хотя я не пугал ее, разве что пообещал задушить хвостами и случайно расшиб голову ее любовника о валун. Она замолчала, только когда я приблизился к ней.
— Если вы будете меня мучить…
— Придется.
— Мой отец пошлет за вами убийц, и они дойдут хоть до самого ада. Они распнут вас вверх ногами и поджарят на медленном огне.
— Мне не страшны гвозди, — ответил я. — Или пламя. Убийцы не найдут меня в аду, так что не трудитесь отправлять их на поиски. Их там съедят заживо. Или того хуже.
— А что может быть хуже, чем съедение заживо? — спросила девушка, и глаза ее широко раскрылись, но не от страха, а от удивления.
