Мы вместе поднялись по широкой роскошной лестнице с низкими ступенями из шлифованного камня. А затем вошли в длинную галерею. Все стены были увешаны чудесными гобеленами с изображениями гуляющих дам и галантных кавалеров, занятых охотой, большие фрагменты стен расписаны великолепными фресками с пасторальными сюжетами. Живопись показалась мне исключительно прекрасной, если не работами Микеланджело или Рафаэля, то уж точно их учеников или подмастерьев.
В следующий миг мы уже шли по анфиладе, в комнатах которой были мраморные полы, застеленные персидскими и турецкими коврами. По стенам танцевали великолепно написанные классические нимфы в райских садах. В пустой анфиладе лишь время от времени посреди какой-нибудь из комнат попадался длинный стол из полированного дерева. Другой мебели не было.
Наконец двустворчатые двери открылись в просторную, богато украшенную спальню, почти темную, потому что единственный источник света явился вместе с нами. Здесь и лежал среди подушек, под громадным золотисто-красным балдахином Никколо, бледный, с лихорадочно блестящими глазами.
У него были густые светлые волосы, отдельные пряди липли к потному лбу. На самом деле он так метался в лихорадке, что мне захотелось попросить, чтобы кто-нибудь сейчас же умыл ему лицо.
Так же очевидно было и то, что молодой человек отравлен. Я видел, что взгляду него туманится, руки неудержимо дрожат. Секунду он смотрел на нас так, словно не видел.
Меня охватило болезненное предчувствие, что количество яда в его крови уже превысило критический уровень. Я едва не ударился в панику.
Неужели Малхия послал меня сюда, чтобы я постиг горечь поражения? У постели сидел почтенного вида пожилой господин в длинном одеянии из бордового бархата, в черных чулках и кожаных туфлях, украшенных каменьями. У него были густые, совершенно белые волосы, растущие на лбу треугольным выступом — примета, предвещающая раннее вдовство. При виде Виталя старик просиял, однако не произнес ни слова.
В изножье кровати стоял еще один человек, кажется, настолько глубоко огорченный происходящим, что в глазах у него блестели слезы, а руки дрожали почти также сильно, как у больного.
Я отметил несомненное сходство этого молодого человека со стариком и Никколо, однако было в юноше и нечто такое, что совершенно отличало его от них. Во-первых, волосы не образовывали на лбу характерного «треугольника вдовца», во-вторых, темно-голубые глаза его были гораздо больше, и если старик выражал свою озабоченность крайне сдержанно, то молодой человек, казалось, вот-вот грохнется в обморок.
Юноша был прекрасно одет — в тунику, продернутую золотой нитью, с разрезами на рукавах, у бедра — меч. Молодой человек был чисто выбрит, а кудрявые темные волосы коротко острижены.
Все это я отметил сразу же. Виталь поцеловал кольцо старика, сидевшего у постели, и заговорил тихо:
— Синьор Антонио, я рад, что вы здесь, хотя меня огорчает, что вы вынуждены наблюдать сына в таком состоянии.
— Ответь мне, Виталь, — взмолился старик. — Что с ним такое? Как самый обычный удар от падения с лошади мог вызвать столь плачевные последствия?
— Именно это я и собираюсь выяснить, синьор, — заверил Виталь. — Клянусь своей жизнью.
— Однажды ты вылечил меня, когда от меня отказались все итальянские врачи, — сказал синьор Антонио. — Я знаю, что ты сможешь исцелить моего сына.
Молодой человек в изножье кровати заволновался еще сильнее.
— Отец, хотя мне больно говорить это, но нам лучше выслушать и других докторов. Мне страшно. Мой брат, лежащий здесь, не похож на моего брата. — Слезы навернулись ему на глаза.
— Успокойся, Лодовико, — обратился к юноше Никколо, — я же ем твою икру. Но, отец, я полностью доверю Виталю, точно так же как доверяешь Виталю ты сам, и если я не выздоровлю, значит, то Господня воля.
Он, щуря глаза, поглядел на меня. Никколо было непонятно, зачем я здесь, а каждое слово давалось ему с трудом.
— Какая еще икра? — спросил отец. — Ничего не понимаю.
— Мой брат питается черной икрой, поскольку это чистая еда, — пояснил Лодовико, — он ест ее трижды в день, не принимая никакой другой пищи. Я специально ходил к докторам папы, и они посоветовали такую диету. И я, следуя их совету, даю брату икру. Он питается ею с того дня, как упал с лошади.
— Почему я ничего об этом не знаю? — спросил Виталь, поглядев на меня, затем на Лодовико. — Одна икра и ничего больше? Тебе не нравится та пища, какую я рекомендовал? Я заметил, как в глазах Лодовико на миг вспыхнул гнев, но тут же угас. По-видимому, он был слишком сильно расстроен, чтобы злиться.
— Брат не поправлялся от той еды, — проговорил он, слабо улыбнувшись, но улыбка сразу же погасла. — Его святейшество лично присылает эту икру, — продолжал объяснять Лодовико отцу едва ли не с благоговением. — Его предшественнику она сильно помогала. Он чувствовал себя превосходно, был полон сил и энергии.
— Никто не ставит под сомнение слова его святейшества, — быстро проговорил Виталь, — и с его стороны весьма великодушно прислать больному икры. Однако я никогда еще не слышал о более странном лекарстве.
Он многозначительно поглядел на меня, но, кажется, никто этого не заметил.
Никколо пытался приподняться на локтях, но от слабости упал обратно на подушки. Однако он твердо вознамерился высказаться:
— Я не против, Виталь. В икре есть хоть какой-то вкус, а все остальное кажется мне совершенно пресным. — Он скорее выдыхал, чем произносил слова, а затем пробормотал себе под нос: — Правда, от нее щиплет глаза. Но, наверное, от любой другой еды было бы то же самое.
«От нее щиплет глаза».
Я угрюмо задумался над этими словами. Никто из них, разумеется, даже не подозревает, что я сам составлял яды, придумывал методы замаскировать яд, знал, как его дать, и если существует еда, способная совершенно перебить своим вкусом вкус отравы, то это, без сомнений, черная икра, и в нее можно подмешать что угодно.
— Виталь, — позвал больной. — Кого это ты привел с собой? — Он поглядел на меня. — Зачем он здесь? — Каждое слово выходило изо рта Никколо с усилием.
И наконец-то, к моему огромному облегчению, появилась служанка с тазом воды и принялась обтирать лоб больного влажной тряпкой. Она стерла пот с его щек. Никколо раздражали ее прикосновения, он слабо протестовал, однако старик велел ей продолжать.
— Я привел этого человека, чтобы он поиграл тебе на лютне, — пояснил Виталь. — Я знаю, что музыка всегда радовала тебя. Он будет играть совсем тихо, совершенно не раздражая.
— Да-да, — проговорил Никколо, откидываясь на подушки. — Вот это, в самом деле, прекрасная мысль.
— На улицах говорят, ты позвал этого человека, чтобы он играл демону, поселившемуся у тебя в доме, — внезапно проговорил Лодовико. Он снова был готов разразиться слезами. — Неужели так и есть? И сейчас ты лжешь, придумываешь другую причину?
