Эйб отозвался немедленно и с воодушевлением:
— Буду только рад, Кармайн. Досье сейчас на Сидар-стрит?
— Да, я как раз его просматриваю. Прежде чем приступишь, зайди к Патси, он тебе подробно распишет, как убили Скепса. Аж жуть берет!
Кармайн повесил трубку. Ну вот, атмосфера немного разрядилась. Теперь бы только не увязнуть с головой в расследованиях убийств декана Денби и Питера Нортона. К делу Скепса требовалось подключиться как можно скорее, а Кармайн имел в работе свои принципы. Перепархивать с одного расследования на другое, а потом на третье было не из их числа. Среди множества убийств выделялись два — Эвана Пью и Дезмонда Скепса. С обоими расправились жестоко и хладнокровно.
Но сначала — декан Денби.
«Два колледжа Чабба за день», — думал Кармайн, подъезжая с северной стороны к холломенской Лужайке. Великолепные буки в громадном парке, пересеченном посередине Мейпл-стрит, стояли еще без листвы. Их посадили небольшими группками, и вокруг оставалось вдоволь залитой солнцем травы. Клумбы, уже засаженные цветами, обещали в мае феерическое зрелище; нарциссы переросли молодую траву, не за горами было их буйное цветение. И кизил припасал на первую неделю мая свой невероятный, до странности восточный белый наряд. Скоро тут будут кишмя кишеть туристы с фотоаппаратами. Для приезжающих в Холломен весной Лужайка — обязательный пункт программы.
Противоположная сторона улицы принадлежала исключительно университетскому городку Чабба, соперничать с которым мог разве что кампус Принстонского университета. Среди холмов, утопая в зелени, стояли корпуса. Вдалеке возвышалась махина Скеффингтонской библиотеки, напоминавшая готический собор. Большинство старейших колледжей помещались у передней стороны Лужайки — чинные ряды зданий восемнадцатого века, увитых плющом. Здесь же, вдоль одной из ее боковых сторон, располагались студенческие братства и тайные общества, а также колледжи поновее, одни в викторианском готическом стиле, другие — в псевдогеоргианском, столь модном на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков, третьи воплотили модернистские изыски века двадцатого.
Кармайн с гримасой миновал растянутую крестовину Парацельс-колледжа, совсем забыв, как два месяца назад они с Дездемоной любовались его строгим мраморным фасадом и бронзовыми скульптурами работы Генри Мура по бокам от входа.
Данте-колледж был построен давно и неизвестно кем. Не позаботившийся увековечить свое имя архитектор снабдил здание таким множеством фронтонов и мансардных окон, что не погрести его под гирляндами плюща было бы просто жестоко. В недавнее время оно подверглось бесцеремонной, но вполне удачной модернизации и теперь славилось обилием ванных комнат, приличной столовой и прачечной, оборудованной по последнему слову техники. Комнаты для студентов были не такие просторные, как в Парацельсе, зато одноместные. Поскольку в Данте-колледж принимали студентов обоих полов (из колледжей Чабба он первым ринулся в омут совместного обучения), декан Джон Керкбрайд Денби поселил девушек на мансардный этаж.
— У нас тут сто юношей и всего двадцать пять девушек, — сообщил доктор Маркус Черуски, которому было поручено встретить капитана Дельмонико. — На будущий год девушек станет пятьдесят, а парней только семьдесят пять. Нуда ладно, будет день — будет пища. Можете представить, сколько протестов вызывает прием женщин, мы даже опасаемся, что ассоциация выпускников урежет нам финансирование. Двести пятьдесят лет Чабб был исключительно мужским университетом — неудивительно, что многие воспринимают нововведение в штыки.
Старательно делая вид, будто все это он слышит впервые, Кармайн лишний раз подивился оторванности университетских обитателей от города. Им даже и в голову не приходит, что новейший социальный катаклизм может быть не только известен, но и интересен кому-то извне.
— Парацельс-колледж начинает принимать женщин со следующего года, — продолжал доктор Черуски. — Но им проще, у них два полноценных этажа — юношей можно поселить на один, а девушек Па другой.
«Вряд ли такой подход устроит феминисток, — подумал Кармайн. — Им подавай настоящую интеграцию — парни и девушки на одном этаже. А почему, собственно? Неужто настолько ненавидят мужчин, что хотят сделать их жизнь совершенно невыносимой?»
— Если не ошибаюсь, «Корнукопия» пожертвовала средства на строительство женского колледжа.
— Так и есть, но построят его только через три года, — сказал Маркус Черуски, вероятно, являвшийся специалистом по средневековым рукописям или чему-нибудь не менее экзотическому; Данте-колледж славился учеными с необычными интересами.
Маркус открыл дверь, и они ступили в большую комнату, обшитую темными деревянными панелями. Большую часть стен занимали изготовленные на заказ шкафы с книгами — все корешки одной высоты!
— Вот кабинет декана.
— Где все и произошло, — добавил Кармайн, глядя по сторонам.
— Именно так, капитан.
— Четверо студентов, которые при этом присутствовали, сегодня здесь?
— Да.
— А жена декана, доктор Полина Денби?
— В своем кабинете.
Кармайн заглянул в свою записную книжку.
— Пришлите сюда, пожалуйста, мистера Теренса Эрроусмита.
Доктор Черуски кивнул и вышел, оставив Кармайна осматриваться в одиночестве. Судя по всему, хозяин кабинета перед смертью сидел в большом кожаном кресле у письменного стола: персидский ковер под креслом, а также сиденье и один подлокотник имели зловещие пятна.
Тут в дверь постучали, и Кармайн, обернувшись, увидел в проеме живой типаж будущего ученого — сутулая спина, опущенные плечи, совершенно непримечательное лицо с бесцветными глазами за толстыми линзами очков, пухлые малиновые губы. Юноша часто дышал, пальцы на дверной ручке слегка дрожали.
— Мистер Теренс Эрроусмит?
— Да.
— Я капитан Кармайн Дельмонико. Сядьте, пожалуйста, на то же место, где вы сидели, когда умер доктор Денби.
Теренс молча подошел к одному из кресел, опасливо примостился на краешке и уставился на Кармайна как кролик на удава.
— Расскажи мне все подробно, как если бы я еще ничего не знал. С самого начала, включая причину, по которой вы здесь оказались.
С минуту юноша молчал, потом, облизнув свои невероятно красные губы, начал:
— Декан называет это «кофе по понедельникам». Мы все пили кофе, кроме него самого. Он предпочитал жасминовый чай из какой-то лавки в Манхэттене и никому его не предлагал, даже если кто-то упоминал, что тоже любит чай с жасмином. Декан говорил, он страшно дорогой и нам не стоит к нему привыкать, пока мы не станем по меньшей мере старшими научными сотрудниками.
«Забавно, — подумал Кармайн. — Вовсю демонстрирует свои аристократические пристрастия, а гостям даже попробовать не дает. Судить пока рано, но, похоже, декана было за что недолюбливать».
— Приглашались только старшекурсники, — продолжал студент. — Я учусь на последнем курсе, а потому бывал у него довольно часто, да и не я один. Мы вели неформальные беседы в узком кругу. Сам декан — специалист по Данте, и все мы, кто занимался итальянским Ренессансом, ходили у него в любимчиках. Тех, кто изучал Гёте или современную литературу вроде Пиранделло, он не приглашал.
