— Вы помните, сколько раз писали ему, сеньорита?
Ну вот, опять одни и те же вопросы.
— Да, как я уже сказала, я послала одно или два письма, но Артуро мне не ответил. Думаю, он уехал в Германию. По крайней мере, именно так он говорил тем летом. Он был красивый голубоглазый блондин. Я сходила по нему с ума.
Двое других мужчин продолжали обыск. Они выдвинули ящики из шкафа и тщательно все просматривали. Один из них разглядывал фотографии, которые достал из ящика, другой подал голос:
— Вы написали вовсе не два письма, а гораздо больше. Его мать и в самом деле немка, а отец испанец. Сейчас Артуро живет в Бильбао, женат, работает управляющим в импортно-экспортной фирме. Он хранил ваши письма и помнил о вас все эти годы, но не отвечал ни на одно из них, так как в Германии у него еще тогда была невеста, на которой он в итоге и женился. У них родилось двое детей. Вы продолжали ему писать. Все послания теперь находятся у нас.
Мужчина со светлыми волосами внимательно смотрел на говорившего. Когда тот закончил, главный вновь повернулся к Лидии:
— Последнее письмо вы отправили всего два месяца назад. Постарайтесь вспомнить получше. — Слова его были любезны, но он говорил холодным и строгим тоном, отчего Лидия чувствовала себя неуверенно. — Одно-два письма — это совсем не то же самое, что полдюжины, сеньорита. Вы бы очень нам помогли, если бы попытались освежить свою память.
— Я постараюсь.
— Спасибо, сеньорита.
— Я могу получить свои письма?
— Мы их уничтожили, сеньорита.
Другой мужчина достал одну из фотографий и потряс ею в воздухе:
— У вас есть негативы этого фото?
Он подошел к столу и показал карточку блондину. Тот принялся ее разглядывать. На обратной стороне было написано шариковой ручкой: «Каньос-де-Мека, июль 1993 г.» И она быстро вспомнила. Неделя в палатке, проведенная в кемпинге вместе с Пилукой и Матильдой. А эту фотографию они называли «Фото титек». Камера принадлежала Пилуке, а снял их тот красавчик хиппи из Бельгии, который жил в соседней палатке и в конце концов уехал с Пилукой.
Она помолчала. Мужчина со светлыми волосами снова принялся разглядывать фотографию, потом посмотрел на оборотную сторону.
— Лето девяносто третьего, — прочитал он. — У вас сохранились еще какие-нибудь фото из той поездки?
— Нет, Пилука порвала все. Она говорила, что это неприлично — иметь… такой большой бюст. Я и забыла, что сохранила эту.
— А негативы?
— Не знаю, Может, они у Пилуки. Это ведь был ее фотоаппарат.
— Хорошо.
Она заметила, что он записал что-то в маленькой тетрадочке с черной обложкой.
— Эту фотографию мы пока оставим себе.
И впервые за все время улыбнулся ей. Другой мужчина сказал:
— Вы должны вспомнить, сеньорита. Всегда что-нибудь да забудется. Это тяжело, но необходимо. Я надеюсь на ваше понимание.
— О да, я понимаю, не беспокойтесь!
— Тогда скажите, вы последовали нашим советам?
— Да.
— Говорили с кем-нибудь? Рассказывали подробности?
Она отрицательно помотала головой:
— Нет, ни с кем. Только Пилука знает, что… ну, что я видела его на празднике у Педро, то есть я имею в виду, у сеньора Асунсьона. Только это.
— Хорошо, очень хорошо. А ваша мать?
— Моя мать? Нет, ей бы я сказала что-то в последнюю очередь. У нас не очень хорошие отношения. Она, видите ли…
Лидия замолчала. Не было никакого смысла объяснять сейчас этим незнакомцам, что за человек ее мать. Блондин помолчал немного, ожидая, что она продолжит. Потом сказал:
— Мы уже встречались с вашей матерью, сеньорита. И я гарантирую вам, что она согласна проявить понимание в сложившейся ситуации. Кроме того, она обещала оказывать нам всяческое содействие. Естественно, прочие ваши родственники ничего не должны знать. Пока. Вы отдаете себе в этом отчет?
— Да, конечно.
— Хорошо, тогда слушайте. Сегодня в пять часов вечера вы записаны на прием к доктору Лавилье в клинику Рубера. Это будет гинекологический осмотр. Там же вам назначат время, когда вы сможете пройти прочих специалистов.
— Сегодня вечером?
— Да, сегодня в пять.
— Вы в курсе, что я работаю в это время? У меня эфир в шесть.
— Вам не следует волноваться по этому поводу. Сеньор Асунсьон осведомлен обо всем. Если желаете, мы можем прислать машину к четырем тридцати.
— Не стоит беспокоиться. Я доеду на своей или возьму такси.
— Прекрасно, как вам будет угодно. А сейчас… Я хотел бы, чтобы вы еще раз рассказали нам обо всем, что связано с сеньором Дельфоро, Хуаном Дельфоро. Он был вашим преподавателем в университете лет пять тому назад, так?
— Совершенно верно. В выпускной год я записалась на курс, который вел Хуан, то есть, я хотела сказать, сеньор Дельфоро. Меня заинтересовало название «Реальность и вымысел в композиции рассказа». Занятия длились год… то есть я имею в виду академический год. С октября девяносто четвертого по июль следующего — девяносто пятого, три дня в неделю. Я в самом деле многое узнала за это время, в группе было мало студентов — всего четырнадцать человек… Хотите, я расскажу о тех, с кем училась там?
— Не стоит, сеньорита. У нас есть полный список студентов, до этого мы еще дойдем. Сейчас, будьте так любезны, продолжите рассказ о сеньоре Дельфоро.
— Хорошо… Так вот… Я многому научилась на этих занятиях, сеньор Дельфоро — он такой, знаете… Я хочу сказать, он умел быть очень убедительным. Вообще он хороший преподаватель, и у него очень интересные взгляды на то, как надо переплетать вымысел и реальность. Прежде всего его теория базируется на текстах трех писателей: это Исаак Бабель, Дэшил Хеммет и Эрнест Хемингуэй. Хотя он и других приводил в пример — Рульфо, Горького, Чехова, Флобера, Гальдоса, По… Но больше всего ему нравился Бабель, Хуан даже написал о нем докторскую диссертацию. Он часто говорил о том, как постепенно формировались в современную эпоху, то есть в наше время, идеологические предпосылки, как он это называл, которые заставляли ставить воображение выше реальности. Речь шла о воображении, оторванном от реальных обстоятельств, в которых происходит действие того или иного рассказа, ну вы понимаете, от классовых противоречий, капиталистического развития, империализма… Он полагал, что… — Лидия запнулась, заметив, как внимательно трое мужчин слушают то, о чем она говорит, и спросила: — Мне продолжать?
