мистер Труффит» спокойным, тихим голосом. Тот очень огорчился. «Подумайте как следует, Джордж, – сказал он, бесконечно страдая. – Неужели это вы?» «Да, сэр», – не сдался Мич. Они долго молчали. Мистер Труффит вздохнул. «Что ж, – сказал он, – если вы настаиваете, остается одно». В тот же день все парикмахеры построились в каре, и мистер Труффит отобрал ножницы у Мича, стоящего посередине.
– Какой человек! – восхитилась Полли.
– Мистер Труффит или Мич?
– Мич.
– Молчаливый герой. – Тони взял бутылку. – Готовы к напитку «Лукреция Борджа»?
– Спасибо, да.
– Кстати, утром Фредди заходил.
– Вы его видели?
– Нет. Он, кажется, вернется.
– Как у них там дела?
– Да, хорошо бы узнать. Знаете, эту жидкость лучше испытать на мышах.
– Я никогда не пробовала шампанского.
– И сейчас не попробуете, – заверил Тони, открывая бутылку. – Ну, хоть хлопнула.
Он наполнил бокалы и пододвинул к Полли бумажную тарелочку.
– Возьмите корнишон, вкус отобьет.
Полли отпила вина.
– Оно хорошее.
Отпил и Тони.
– Могло быть хуже. Напоминает бальзам Прайса.
Полли поставила бокал.
– По-моему, вы молодец!
– Кто, я? – удивился, хотя и обрадовался Тони. – Почему?
– Мало кто веселился бы на вашем месте.
– То есть закусывая с вами?
– Ах, сами знаете! Очень трудно такое пережить.
– Ну что вы! Эти две недели я ужасно счастлив.
– Счастливы?
– Я в своей стихии. Мои предки – парикмахеры, и в атмосфере лосьонов я просто обретаю мир. Голос крови, ничего не попишешь…
Полли пила вино мелкими, птичьими глотками. Лицо ее было задумчиво.
– Неужели вы во все это верите? – наконец спросила она.
– Конечно. А вы?
– Нет. Она просто напилась.
– Как интересно! Возьмите сандвич.
– Мало того, она сама признается, не выдержит.
– Да?
– Да.
– Почему вы так думаете? Она вам что-то говорила?
– Еще бы! Ее мучает совесть.
– Бедняга, – сказал Тони. – Глупое положение. Как будто уронил спичку в пороховой погреб.
Полли посмотрела на него через столик. Больше всего она любила тех, кто легко проигрывает.
– Да и всем нелегко, – сказала она. – Сэру Герберту, леди Лидии.
– Или Фредди. Бедный старый Фредди! Вот уж кому несладко.
– А Слингсби? Называть своего племянника «ваша милость»!
– Ничего не скажешь, беда. Даже думать о ней не хочется. Давайте лучше подумаем, куда нам сегодня пойти.
– А мы куда-нибудь пойдем?
– Естественно. В такой хороший день вы должны развлечься. Я человек деловой. Если работник развлекся, он будет лучше работать.
– Не надо меня портить, – сказала Полли. – Мне придется зарабатывать и потом, когда вы опять будете графом.
– Дался вам этот граф! Нет, я им не буду. Через сорок лет вы увидите меня здесь в халате и шапочке, с седыми усами. Так и слышу, как все говорят: «Смотрите-ка, настоящий добрый старый цирюльник! Не будем его обижать, сядем к нему».
– Через сорок лет вы будете графом с подагрой, который ворчит, что страна дошла до ручки.
– Вы думаете?
– Я знаю.
Тони покивал.
– Что ж! Если, как сказал мистер Труффит, вы настаиваете, дело ваше. А я вот не думаю. Однако мы отклонились от темы. Куда мы сегодня идем? Точнее, куда мы сегодня едем? У нас ведь машина. На реку? В солнечный Сассекс? Только скажите.
Полли странно посмотрела в сторону.
– Не стоит мне никуда ездить, – тихо сказала она.
– Почему?
– Не знаю…
– Нет, Полли, почему?
Она взглянула ему в глаза, но губы ее дрожали.
– Что ж, слушайте. Когда я была маленькой, меня посылали летом на две недели к бабушке, в Коннектикут. Там был истинный рай. Но однажды я отказалась ехать. Понимаете, мне это слишком нравилось. Я знала, как будет плохо, когда все кончится.
Она снова отвела взгляд. Тони охнул и взял ее за руку.
– Полли, – сказал он. – Вы что, правда? О, господи!
Он выпустил ее руку. Скрипнула дверь, и воздух Мотт-стрит коснулся его затылка, предупреждая о том, что они уже не одни. Тони сердито обернулся. Сперва он подумал, что это Д. К. Мич, но оказалось, что это Слингсби.
Дворецкий был исключительно хорош в сюртуке и котелке, в которых посещал столицу. Он негромко пыхтел, поскольку прекрасная погода соблазнила его пройтись пешком от Арлингтон-стрит.
– Привет! – сказал Тони.
– Добрый день, милорд, – сказал Слингсби, глядя на него с той почтительной нежностью, с какой пастух глядит на потерянную овцу, которую особенно любил. Решение сэра Герберта пожить немного в Лондоне он искренне одобрил. После отъезда Тони ему пришлось много вынести, и он хотел излить душу своему сюзерену.
Увидев, что люди едят, он автоматически вошел в привычную роль – подошел к столу, молча взял бутылку и разлил вино, а потом встал у Тони за стулом.
– Ну-ну, дядя Тед! – сказал Тони. – Уж нам-то служить не надо.
– Я бы предпочел служить, милорд.
– Я не лорд. Я ваш племянник.
– Я бы предпочел рассматривать вас как лорда.
Полли разрешила проблему с женским тактом.
– Мы уже поели, – сказала она, – во всяком случае, я. А вы?
– Я тоже, – сказал Тони.
Полли встала и начала убирать со стола, причем очень умело – собрала сразу весь мусор, от помощи Тони отказалась, быстро уставила поднос.
– Вы это все не унесете.
– Унесу. Спасибо.
– Очень тяжело.
– Я сильнее, чем вы думаете.
Она ушла в женский зал. Тони встал и закурил сигарету.
– Рад, что зашли, – сказал он. – Я слышал, все сейчас в Лондоне. Как там дома?
Дворецкий мрачно нахмурился.
– Одно скажу, милорд, – отвечал он. – Упадок и крах.
– Упадок?
– И крах, милорд.
– То есть все плохо?
– Да, милорд.
– Что ж, ничего не поделаешь. – Тони снова сел к столу. – Понимаете, дядюшка…
Слингсби заморгал.
– Понимаете, дядюшка, надо смотреть правде в глаза. Мы оба знаем, что я – не лорд Дройтвич.
Слингсби никогда не прерывал хозяев, но тут не удержался.
– Я этого не знаю, милорд. Я смотрю на Сида и вижу, что он, извините, из простых. Настоящий аристократ, быть может, станет есть рыбной вилкой закуску, но вымазывать хлебом соус!..
– Да он научится, дайте срок.
– С удовольствием, милорд. Десять лет без обжалования.
Он продолжал бы, но дверь снова открылась, и вошла особа, при которой он этого делать не мог.
– Хо! – заметил он. – Явилась, а? Тебя-то мне и надо.
Мамаша Прайс молча крякнула. Она очень изменилась с тех пор, как бродила в слезах по замку. Слезы были и теперь, но не пьяные, а, скажем так, духовные. Лучше всего определят ее слова «черный шелк и сокрушение».
Полли, встретившая ее, увидела, что корпулентный Слингсби уподобился туче.
– Не сердитесь на нее, пожалуйста! – попросила она. – Ей плохо.
Мамаша Прайс издала звук, соответствующий «Слушайте, слушайте!» Слова Тони о спичке и погребе были
