У очага широкой спиной к ним стояла женщина средних лет, которая помешивала что-то в открытом котле. Это «что-то» по запаху показалось Софии похожим на ячменную похлебку. У нее тут же свело голодный желудок, и она сказала:
— Доброе утро.
Мелодичный напев оборвался, передние ножки стула с грохотом опустились на пол, и к ней повернулись три удивленных лица.
Первой заговорила девушка. Прочистив горло, она сказала:
— Доброе утро, госпожа. Вы что-то хотели?
— Это похлебка?
— Да. Но на завтрак у вас будут другие блюда. Я накрою в зале через полчаса.
— Я… А нельзя ли мне здесь тарелочку съесть? Пожалуйста.
Они удивились еще больше. София, неловко переступая с ноги на ногу, попыталась найти слова, чтобы объяснить: она не привыкла к огромным замкам, жизнь у нее всегда была простой (нет, не бедной, но и не намного выше того положения в обществе, которое занимают они), и для нее эта чистая кухня с веселой компанией больше напоминает дом, чем обеденный зал.
Старшая женщина, молча стоявшая до этого у очага, смерила Софию взглядом и сказала:
— Проходите, госпожа, садитесь, коли вам так хочется. Рори, хватит дурака валять, поднимись и уступи место леди.
— Что вы! — воскликнула София. — Я вовсе не хотела…
Молодой человек по имени Рори беспрекословно поднялся.
Выражение его лица осталось неизменным, и понять, что он думает об этом вторжении, было невозможно.
— Пора и делом заняться, — обронил он и ушел через коридор в другой стороне кухни.
София услышала, как скрипнули дверные петли, потом хлопнула дверь, и в теплой кухне повеяло прохладой.
— Я не хотела, чтобы кто-то уходил, — сказала София.
— Он не из-за вас ушел, а из-за меня, — твердо произнесла старшая женщина. — Этому бездельнику дай волю, сидел бы здесь все утро. Кирсти, принеси миску и ложку, я налью нашей гостье похлебки.
Кирсти по виду была примерно одного возраста с Софией или чуть-чуть моложе. Черноволосая и большеглазая, она двигалась так же, как Рори, — с покорностью, вызванной, однако, не страхом, а уважением.
— Да, миссис Грант.
София села за стол и принялась есть горячую похлебку, ничего не говоря, чтобы не отвлекать больше женщин от работы. Она чувствовала, что они, занимаясь своими делами, посматривают на нее, и потому была рада, когда, доев, смогла отодвинуть миску и сказать «спасибо».
Миссис Грант заверила ее, что благодарить не за что.
— Но, — осторожно добавила она, — если вы станете делать это каждый день, графиня будет недовольна.
София посмотрела на слугу, подумав, что та, быть может, уже знает, какое место ей уготовано в этом доме.
— Так я буду есть с семьей?
— Конечно, с кем же еще? — удивилась миссис Грант. — Вы же родственница графини.
София медленно произнесла:
— У родства бывают разные уровни.
Старшая женщина минуту смотрела на нее, как будто пытаясь понять потаенный смысл этих слов, а потом, повесив на крюк другой чан, сказала:
— Для графини Эрролл не бывает.
— Она, кажется, хорошая женщина.
— Самая лучшая. Я работаю в этой кухне вот уже тридцать лет, с тех пор, как мне было столько годов, сколько сейчас Кирсти, и знаю графиню лучше многих, и вот что я скажу: на всем божьем свете нет такой, как она. — Тут она улыбнулась одними глазами. — А вы думали, из вас сделают служанку?
— Я не знала, что меня ждет, — ответила София, не желая открывать все свои желания и страхи незнакомому человеку. В конце концов, что было, то прошло, и какое дело этим двум женщинам до того, как нелегко ей пришлось после смерти матери? Она тоже улыбнулась. — Но вижу, что попала в хорошее место.
И снова миссис Грант прежде, чем ответить, внимательно посмотрела на нее.
— Да, это так. Кирсти!
Кирсти повернулась.
— Проведи нашу гостью в зал. Ее, наверное, уже ждут.
— Хорошо, — ответила девушка.
София встала из-за стола.
— Спасибо.
Если раньше Софии казалось, что складки возле рта миссис Грант строгие, теперь у нее не осталось сомнения, что их на ее лице проложили улыбки.
— Не за что, госпожа. Только вы уж теперь ешьте за столом хорошенько, а то они догадаются, что я вас тайком накормила.
Выполнить совет миссис Грант оказалось совсем не сложно. София съела все, что подала на стол Кирсти. После четырех дней пути из Эдинбурга ей казалось, что свой, голод она уже никогда не утолит. К тому же стряпня миссис Грант не уступала тому, что она ела за столом самого герцога Гамильтона.
Если графиня Эрролл и заметила опоздание Софии, об этом она не обмолвилась ни словом, только поинтересовалась с улыбкой на лице, понравилась ли ей комната.
— О да, благодарю вас. Я прекрасно отдохнула.
— В этой комнате пустовато, — заметила графиня, — и, чтобы не замерзнуть, ее нужно хорошенько топить, зато там бесподобный вид из окна. Когда погода наладится, обязательно посмотри на восход солнца. Уверяю, такой красоты ты еще не видела.
Мистер Холл, потянувшись за хлебом, подмигнул Софии.
— Но это будет не чаще одного дня в месяц. Господь был щедр в своей милости к Слэйнсу (взять хотя бы то, что дал ему столь любезную хозяйку), но Он, по каким-то одному Ему известным причинам, предпочитает скрывать свои милости за пеленой тумана. Если вам удастся дважды увидеть восход солнца до начала лета, считайте, что вам очень повезло.
— Добрый мистер Холл, да вы так бедную девушку в черную тоску вгоните. Я понимаю, что сами вы никогда не видели замка в хорошую погоду, но, уверяю вас, иногда солнце здесь светит.
Рассмеявшись, графиня как будто помолодела на несколько лет. Ей, наверное, было под шестьдесят, рассудила София, однако кожа ее оставалась упругой и сохранила здоровый цвет, а глаза были чистыми, пытливыми и мудрыми. Она заметила, что взгляд Софии скользнул к портретам, висевшим по обе стороны окна.
— Красивые мужчины, не так ли? — сказала ей графиня. — Это мой муж, покойный граф. Художник изобразил его строгим, но в жизни он был добрейшим человеком. А второй — мой сын Чарльз. Сейчас он по праву рождения является графом Эрроллом и лордом верховным констеблем Шотландии. Или того, что осталось от Шотландии, — сухо прибавила она, — теперь, когда парламент одобрил унию.
— Да, это тревожное известие, — сказал мистер Холл.
— Это несправедливость, — ответила графиня, — которая, я надеюсь, недолго останется без ответа.
Мистер Холл посмотрел на Софию так, как смотрел на нее дядя, когда разговор касался чего-то такого, что, по его мнению, ей не следовало слышать.
