Ридли почтительно склонил голову.
— Я предлагаю вам большую сумму на то, что вскоре, как я слышал, станет вашей усыпальницей. Мне хотелось все разузнать о вас, убедиться, что именно так следует отблагодарить Господа за мое благоденствие.
Они молчали, пока Мейви, кухарка, расставляла перед ними тарелки с едой.
Торсби, полагая, что разговор может коснуться убийства Краунса, попросил Мейви обслужить их за ужином. Он ей доверял.
На глазах у архиепископа Ридли достал кисет и добавил в вино щепотку какого-то порошка. Мейви, терзаемая любопытством, проходя мимо, как бы ненароком потянула носом и тут же поморщилась.
— Что вы подмешиваете в свое вино? — поинтересовался Торсби.
Ридли передернуло, когда он осушил бокал и вытер рот.
— Это укрепляющее средство, им пичкает меня жена с середины лета. Отвратительный вкус, но она надеется, что снадобье успокоит мои нервы и желудок. Недавно она чуть смягчила его вкус, но все равно лекарство омерзительное. Я его принимаю, лишь бы ублажить Сесилию. Должен признаться, меня несколько тревожит то, что одежда на мне с каждым днем становится свободнее.
Мейви поставила второй графин с вином возле Ридли и бросила взгляд на талию гостя, плотно перехваченную красивым ремнем. Торсби проследил за ее взглядом и кивнул.
— Хорошая форма, но дорого обошлась. Вероятно, вам следует переговорить с аптекаршей, что торгует неподалеку от вашей гостиницы. Люси Уилтон знает свое ремесло.
Ридли покачал головой.
— Сесилия может обидеться.
— Даже если новое лекарство поможет?
— Этого никто не может гарантировать.
Мейви исчезла.
— Что ж, ешьте вдоволь, — посоветовал гостю Торсби. — На зиму следует поднакопить жирку.
Ридли хмыкнул и налил себе еще вина.
— Даже мой ювелир выиграл оттого, что я похудел, — я заказал ему уменьшить все свои перстни.
Торсби посмотрел на пальцы гостя, все в кольцах, и вспомнил рассказ Арчера о безрассудстве Ридли, рискнувшем отправиться в дорогу, даже не сняв украшений.
— Полагаю, вы не выставляете напоказ свои драгоценности на чужбине, во время путешествий?
Ридли поднял левую руку, пошевелив пальцами. Большие каменья — жемчуг и лунный камень, тяжелая золотая оправа.
— Капитан Арчер счел меня глупым павлином, когда встретил на дороге. С тех пор я веду себя более осторожно. Но здесь, в городе, мне важно произвести впечатление человека богатого, не чуждого роскоши, это хорошо для дела.
— Но только не на улицах, надо полагать.
Ридли пожал плечами.
Какое-то время они ели молча, потом Ридли начал выведывать у архиепископа дворцовые новости.
— Поговаривают, будто новая фрейлина завоевала сердце короля.
Торсби поморщился. Даже здесь выскочка Перрерс умудрилась испортить ему настроение.
— В последнее время я посещаю двор только по долгу службы, как канцлер.
Ридли отказался от попыток что-либо выведать.
После обеда, когда они сидели у камина, потягивая бренди, Торсби наконец заговорил о деле.
— Вы предлагаете большую сумму для моего придела Святой Марии, Ридли. На такие деньги можно купить красивый витраж. Даже два. Так обычно и делают, когда пожертвование настолько велико. Подберем подходящую историю какого-нибудь святого, которого изобразят с вашим лицом, а у женской фигуры второго витража будет лицо вашей жены, в уголке вставим ваш семейный герб или ваше имя и принадлежность к гильдии, что-нибудь в этом роде.
Ридли покачал головой.
— Я совершенно не хотел привлекать внимание к своей особе. Я хочу, чтобы Бог знал: мое пожертвование идет от сердца, никакая это не взятка.
Торсби откинулся на спинку, внимательно разглядывая собеседника, в котором не узнавал прежнего Ридли.
— Откуда такая щедрость? — тихо поинтересовался он.
Ридли раскраснелся.
— Вы не хотите принимать мой дар?
— Дело не в том. Просто сумма очень велика. И я чувствую… простите, что говорю об этом, но вы так сильно переменились… я чувствую, вас что-то гнетет. Вы ведь это делаете не в искупление греха? Вас что-то беспокоит?
— Святые небеса, ваша светлость, — воскликнул Ридли, вскакивая. — Если бы я знал, что мои деньги вызовут столько подозрений, я бы никогда их не предложил!
— Прошу вас, друг мой, присядьте. Вы должны меня простить. Но этот придел важен для меня. Когда-нибудь меня там похоронят. И я хочу, чтобы его создание не вызвало никаких нареканий. Я не могу допустить, чтобы в него вкладывались деньги сомнительного происхождения.
— Эти деньги добыты честным трудом. Если угодно, они символизируют мою преданность и то, что со смертью Уилла я осознал, насколько благословенна жизнь и насколько она может быть коротка. Я должен сделать это пожертвование, прежде чем смерть застигнет меня врасплох.
Торсби отлично его понимал.
— Прошу меня простить.
Он предложил Ридли еще бренди. Гость с удовольствием согласился.
— Я о многом сожалею в своей жизни, ваша светлость, но сознаю, что никакие пожертвования на церковь уже не могут ничего исправить.
— О чем же вы сожалеете?
Ридли секунду помолчал.
— Я отдал дочь человеку, который, как я теперь понимаю, недостоин ее. Если бы только можно было исправить эту ошибку.
Торсби улыбнулся.
— Отцы часто такого мнения о мужьях своих дочерей.
Ридли вспыхнул.
— Не обращайте в шутку мое искреннее признание.
— Снова прошу простить меня, — сказал Торсби. — Есть ли надежда аннулировать брак?
— Нет. Этот брачный союз не подлежит расторжению. — Ридли устало провел пальцами по векам. — Ко всему прочему мой зять оказался последним глупцом. Говорит всем направо и налево, что вскоре станет рыцарем, но даже пальцем не пошевелил, чтобы заработать рыцарское звание. Он ведь не дипломат, не воин. И сражаться он может только с моей Анной.
— Мне очень жаль. — Торсби видел, как дрожит рука Ридли, в глазах которого читалась боль. — Нет, мне больше чем жаль. Я скорблю о вас и вашей семье.
Ридли, сделав глоточек бренди, тяжело вздохнул.
— Итак, значит, ваша усыпальница будет располагаться в приделе Святой Марии, — сказал он, меняя предмет разговора. — Как получилось, что вы выбрали это место?
Торсби не сразу ответил, несколько растерявшись от такого быстрого перехода на другую тему.
— Как я сделал этот выбор? Э-э, во время молитвы к Святой Деве мне был дан знак, и я сразу понял, что мое призвание — церковь.
