намазала губы найденным в аптечке фукорцином. Антисептический раствор фукорцина дает густой и яркий малиновый цвет и не смывается неделями, так что бабушка уже который день щеголяла малиновыми губами. На коленях у нее сидел мой скоморох, а на тумбочке у кровати стоял мой школьный портрет, прислоненный к баночке витаминных пилюль.
– Привет, бабушка. Это я, твоя внучка Марта, – представилась я как обычно и села на пол с книгой «Женщина и обезьяна» в руках.
– Марта, – обрадованно улыбнулась бабушка.
– Это я связала вот этого скомороха и подарила тебе, – не удержалась я от хвастовства.
Бабушка перевела взгляд на игрушку у себя на коленях, бережно взяла ее и приблизила к глазам.
– Спасибо, – с чувством сказала она, осмотрев скомороха с ног до колпака и позвенев колокольчиками. – Клевый малый.
– А это я в шестом классе, – указала я на портрет.
Бабушка уставилась на меня непонимающе, и ее улыбка погасла.
– Это я, Марта, – повторила я, тыкая пальцем в стекло, защищавшее фотографию.
Бабушка кашлянула, повернулась к окну и стала смотреть на горящий за окном фонарь. Потом она, не поворачивая головы, искоса глянула на меня с таким выражением, будто у меня не все дома. Я не понимала, в чем дело, но решила не обращать внимания. Раскрыла книгу на той странице, которую папа заложил проездным, и начала читать. «– Во всяком случае, он перед смертью узнает, что такое любовь, – заметила Маделен. Андреа Берден вывернула губы, обнажив зубы в некоем подобии улыбки. – Еще бы, узнает, – сказала она. – И давай я расскажу как». Дальше следовал рассказ о том, как находят друг друга и спариваются ягуары (речь шла о них), и, дойдя до слова «пенис», я запнулась и призадумалась, прилично ли, читая собственной бабушке, произносить такие слова. С одной стороны, бабушка может вознегодовать, но с другой это же нормальное научное слово, медицинский термин, и на языке древних римлян означает всего-навсего «хвост». Так что я прочитала, и бабушка не моргнула глазом – ее больше волновало, что Андреа Берден, которая произносила всю эту речь, довольно циничную по отношению к ягуарам и слушателям, прикрывала свою циничность заботой о благополучии животных и самоуверенно считала свои слова и поступки истиной в последней инстанции.
– Неприятная, – бормотала бабушка. – Плохо кончит.
Я была полностью с ней согласна. И поскольку сама я успела прочесть только первые тридцать страниц «Женщины и обезьяны», прежде чем книгу забрал у меня папа, нам с бабушкой было одинаково интересно следить за приключениями Маделен, которая решилась в одиночку спасать уникальную человекоподобную обезьяну от самоуверенных и обладающих властью людей вроде этой неприятной Андреа Берден. Мы читали, пока у меня не заныли мышцы языка. Бабушка немного расстроилась, но я пообещала ей продолжить завтра, и она согласилась лечь спать – со скоморохом у подушки.
На кухне папы уже не было, зато он был в своей комнате – лежал на кровати лицом вверх и храпел как дрель на низких оборотах. Рядом мигал синим огоньком спящий ноутбук. Я тихо закрыла дверь и на цыпочках удалилась на кухню расстилать свой спальник.
44
На следующий день в школе со мной здоровалась половина народу, и это было странно, потому что я большинство этого народу знать не знала, а встреть я кого-нибудь из них на улице, даже не вспомнила бы. Но человеку всегда приятно, когда с ним здороваются, а кроме того, я впервые ощутила, что эта школа не совсем мне чужая. На выходе из раздевалки я столкнулась с Рыжим, и он тоже со мной поздоровался и сказал «Увидимся», и я пошла в свой класс, должно быть, с идиотской улыбкой на лице, потому что шедшие навстречу Маша, Даша и Наташа поглядели на меня с презрением, а Маша – так даже с отвращением. Их злющие взгляды подпортили мне, конечно, настроение, но настоящая засада была впереди.
На обеде в столовой мы с Лусинэ, как всегда, сели вместе и стали ковыряться в еле теплом рисе, выковыривая из него комочки куриной кожи и сдвигая их на край тарелки. В столовую вошли Маша, Даша и Наташа и, проходя мимо нас, громко брякнули:
– Жирная!
– Жирафа носатая!
Первое предназначалось Лус, второе – явно мне. Сидящие за соседними столами затихли и уставились на нас. Лусинэ покраснела, опустила глаза и продолжила водить гнутой вилкой по рису. Маша, Даша и Наташа встали в очередь за едой, но повернулись лицом к нашему столику и с вызовом смотрели мне в глаза. У меня было три варианта: сделать вид, что я ничего не слышала (и тогда эти бабы-яги с высокой степенью вероятности распалятся еще больше), наброситься на них с кулаками (они опять-таки распалятся) или дискредитировать их в глазах всех присутствующих, применив иронию и сарказм. Высмеять их. Это мне как-то посоветовал папа, но я еще ни разу не пробовала. Похоже, пора.
– Чо пялишься? – громко сказала Маша. – Дылда сутулая!
– Поздравляю, – сухо и вежливо сказала я. – Ты замечаешь очевидное.
Взрыва смеха со стороны зрителей не последовало, но какое-то шуршание и шепот по рядам пробежали. Маша озадаченно мигнула, потом воскликнула:
– Да!
По ее тону можно было решить, что ожидается продолжение, но она замолчала и с напряжением таращилась в мою сторону.
– Ваша очередь, – сообщила я, кивнув в сторону поварихи, гремевшей тарелками.
Маша, Даша и Наташа как по команде обернулись и обнаружили, что, пока они меня задирали, их очередь действительно подошла и пора забирать подносы, пока повариха, не терпящая промедлений, не взбеленилась.
– Фу-у-у, – с облегчением выдохнула Лусинэ и поерзала на стуле, распрямляя сжатые плечи.
Но расслабляться было рано. Когда Маша, Даша и Наташа с подносами в руках проходили мимо нас, Маша задержалась и перехватила поднос так, чтобы удержать его одной рукой, прижимая к животу. Освободившейся левой она приподняла тарелку и плеснула на меня суп.
– Бе-е, какая ты неуклюжая! – громко воскликнула Даша, обращаясь ко мне.
– И грязная как свинья, – добавила Наташа.
Половина супа попала на пол, но другая половина угодила мне на плечо, грудь и колени. Кто-то из зрителей вскрикнул, кто-то свистнул. Маша бросила на меня торжествующий взгляд.
– Эй, полегче! – сказала я ей. – Я сегодня не собиралась работать ходячей рекламой кислых щей.
Мне стоило огромного труда сохранять спокойный вид, но я старалась изо всех сил, потому что понимала: только хладнокровная мина может спасти остатки моего достоинства.
Маша молча отвернулась и двинулась за подругами к свободному столу. Зато подала голос повариха:
– Это что там?! Убрала быстро!
Я с изумлением осознала, что обращается она ко мне.
– Это не она! – пискнула в мою защиту Лусинэ.
– Ничего не знаю, убирай! Швабра и ведро у уборщицы.
Лусинэ повернулась ко мне и, понизив голос, сказала:
– Я сейчас принесу.
Выбравшись из-за стола, она быстро пошла к выходу. Все продолжали на меня глазеть и переговариваться. Я взяла салфетку и стала счищать с себя налипшую капусту. Лусинэ вернулась, неся в одной руке, как знамя, швабру с болтающейся на ней половой тряпкой, а в другой ведро.
– Вставай, вставай! – поманила меня рукой повариха.
Я встала, взяла у Лусинэ ведро и швабру и произнесла последнюю на сегодня шутку:
– А можно я физику пропущу, раз такое дело?
Зазвенел звонок, и зрители потянулись сдавать подносы. Никто больше не обращал на меня особого внимания – только обходили стороной, пока я собирала шваброй суп, – да это и к лучшему. Я была сыта по горло общественным вниманием. Сосредоточилась целиком на механической работе и даже не заметила, когда ушли Маша, Даша и Наташа. Скоро в столовой остались только я, Лусинэ, повариха, наводившая порядок на раздаче, и невидимая приемщица посуды, которая разгружала подносы за перегородкой. Лусинэ пошла поменять воду в ведре и вернулась с Денисом – он раньше ушел из столовой и ничего не видел, но по разговорам одноклассников
