взять? С другой стороны, было понятно. Максимум, что они могли использовать — это детектор лжи, для применения более действенной техники нужно было сначала выдвинуть обвинение, а предъявить мне было нечего. Я спокойно дожидалась окончания срока задержания и подумывала, что уж к концу установленных двух суток они должны прибегнуть к более решительным действиям. Я не ошиблась. Более решительной мерой оказалось то, что меня стал допрашивать сам комиссар Торсум.
Я сидела в его по-спартански обставленном кабинете, где все вещи имели строго функциональное значение и единственным предметом роскоши был ковёр с изображением бородатого ормийца на фоне зелёных гор. В руках у него был импульсный «шахиншах», а физиономией он сильно смахивал на самого комиссара.
Подо мной было кресло, нашпигованное всякими чувствительными приборами, а перед Торсумом стоял небольшой ящичек, который вместе с креслом являл собой детектор лжи. Меня это мало беспокоило, поэтому я устроилась как можно удобнее, перекинув ногу на ногу, подперев подбородок рукой, и задумчиво изучала усы комиссара. Меня так и подмывало сказать ему, что они у него разной длины.
— Ваше имя? — спросил Торсум.
— Лоранс Бентли.
Он посмотрел на ящик и сообщил:
— Это ложь.
— Попробуйте доказать, — пожала плечами я.
— Это доказывает детектор лжи.
— Сожалею, комиссар, но ведь вам прекрасно известно, что показания детектора лжи не имеют доказательственного значения.
— Где вы родились?
— Ещё спросите, сколько мне лет!
— Вы знаете, что мы обнаружили в вашей сумке? — он указал на лежавшую рядом на столе сумку.
— Двух поющих крокодилов и журнал неприличного содержания.
— Вы можете быть серьёзной?
— Да.
— Так что было в вашей сумке?
— Попробуйте мне об этом сказать, и я засужу вас за обыск без постановления суда.
— Там был обнаружен лучевой клинок. Ношение лучевого оружия в пределах колонии разрешается только полицейским.
— Мне об этом ничего не известно.
— При каких обстоятельствах вы познакомились с АН-У?
«Бросок через голову!» — подумала я, усмехнувшись.
— У меня нет желания отвечать на этот вопрос.
— Зато есть обязанность.
— Я в этом не уверена.
— Когда это было?
— А вы как думаете?
— Нам всё известно.
— Поздравляю. Не напомните ли вы мне, в каком году произошла битва при Ватерлоо?
— Не заговаривайте мне зубы.
— Значит, вам известно не всё. Жаль.
— Вы же знакомы с АН-У?
— Считайте, что нет.
— В каких отношениях вы с ним находитесь?
— Подобных вопросов мне даже мой муж не имеет права задавать.
— Где он сейчас?
— Муж?
— АН-У!
— Понятия не имею.
— Вам не надоело лгать?
— Надоело. Именно поэтому я для разнообразия сказала правду. На сей раз, солгал ваш детектор.
— У вас есть возможность связаться с ним?
— С детектором?
— С АН-У!
— Не думаю. А это важно?
— Но вы же связывались с ним несколько дней назад.
— Этого не было.
— У нас есть доказательства.
— Представьте мне их!
— Это свидетель.
— Требую очной ставки.
— Мы прибережём его для суда.
— Цепная реакция!
— Что?
— Сначала лгала я, потом детектор, теперь вы.
Торсум тяжко вздохнул и начал всё снова. На исходе третьего часа этой утомительной беседы моё остроумие сильно увяло, и я всё чаще посматривала на часы, чтоб убедиться, что время нашего тесного общения подходит к концу. Вот тогда-то и распахнулась дверь. Мимо меня прошёл невысокий человек в тёмно-синей форме и, подойдя к столу, спросил, обращаясь к комиссару:
— Зачем ты меня так срочно вызвал?
Я замерла и почувствовала, как на моих губах расплывается мерзкая злобненькая улыбочка. Возле стола моего мучителя стоял здоровый, посвежевший и помолодевший лет на десять Торнадо. Пока этот красавец купался в волнах релаксации, я вынуждена была состязаться в остроумии с его коллегами и начальником!
— Твоя подруга ничего не желает говорить! — поделился комиссар, видимо, надеясь, что Торнадо справедливо вознегодует.
Тот обернулся и застыл. Он молча смотрел на меня, потом медленно перевёл взгляд на Торсума, и я вдруг заметила, что его начинает бить дрожь. Тот заёрзал на своём спартанском кресле, словно оно было слишком жёстким для него.
— Закругляйтесь, ребята, — ядовито произнесла я. — За оставшиеся полтора часа мы успеем сделать ещё один круг по вопросам, которые вас совершенно не касаются. А потом вы принесёте мне извинения, и мы расстанемся. Быть может, я даже не буду требовать возмещения морального ущерба. Да, и не забудьте, что вы должны мне миллион.
— Полтора часа? — спросил Торнадо. — Что это значит?
— Из законных пятидесяти четырёх часов пятьдесят два с половиной уже закончились. Далее задерживать меня вы не имеете права.
— Пятьдесят два часа? — Торнадо снова взглянул на Торсума. — Задержание?
— По всем правилам! — агрессивно ответил тот.
— Ты что, совсем спятил, Рирм?
— Выбирай выражения, Торнадо!
Судя по ярости, исказившей лицо моего шкипера, он не то что выражений, но даже средств воздействия выбирать не будет. Я поспешно встала. Он обернулся ко мне.
— Где твои вещи?
Я кивнула на сумку. Он взял её со стола.
— Пошли отсюда!
— Ты делаешь ошибку, Торнадо! — вскочил Торсум.
— Ты дурак, Рирм! Ты был дураком, когда протирал штаны в штабе повстанческой армии, дураком остался и до сих пор!
— В штабе, где я протирал штаны, разрабатывались планы операций по взятию гарнизонов и цитаделей, за которые ты хватал награды!
— Я никогда не выполнял ваших идиотских планов, только поэтому мы брали эти гарнизоны и цитадели и получали награды! Теперь я, наконец, могу тебе это сказать, потому что при всём желании ты уже не сможешь отдать меня под трибунал!
Оставив начальника шипеть и брызгаться кипятком, он без всяких церемоний взял меня за локоть, вывел из кабинета и напоследок с видимым наслаждением оглушительно хлопнул дверью.
ХVI
— Сердитесь? — спросил Торнадо, искоса поглядывая на меня.
— Нет, — пожала плечами я. — Но, в общем-то, приятного мало. Впрочем, каждый работает, как умеет.
Мы шли по широкой набережной океана. В небесах сверкало ослепительно белым шаром местное солнце по имени Джей, а в горах приглушенно пели барабаны. Знойные пары всё так же прогуливались по дорожкам.
— На базе моя работа состояла только в полётах, — возразил Торнадо. — Я
