Недолго, он очень слаб, потерял много крови. И воспаление под вопросом, лихорадит все так же. Сутки – и станет ясно, выкарабкается ли. Организм крепкий, молодой, я уверена – справится. Главное, чтобы сам он хотел жить, тогда любую болезнь преодолеет. Вы будете говорить с ним, подбодрите товарища, чтобы он жить хотел, боролся за себя. Тогда все будет хорошо, тогда он выживет, выкарабкается.
– Да, обязательно, – пообещал Глеб, еще не зная о том, каким сложным будет разговор с сержантом.
Леонид Дыбенко шел в атаку по приказу ротного командира. Тот поднялся во весь рост в окопчике, серый от усыпавшей форму пыли, повернул к ним, бойцам пехоты, лицо в пороховой копоти:
– В атаку! Вперед! Огонь на подавление!
И Леонид шел в цепи среди своих товарищей прямо на врага, что залег в таком же окопе в нескольких метрах напротив них. Они задыхались от гари тысяч ружейных выстрелов и автоматных очередей, тела людей содрогались от пронзительного цвирканья летящих пуль, будто пытались таким образом затвердеть и не дать смертельным раскаленным кускам железа распороть кожу и мышцы, разорвать сосуды. Вдруг Леонида ужалило что-то в правую руку, словно овод впился. Сержант дернулся, в нескольких метрах от него упал на землю с криком боец. Но строй продолжал идти вперед в соответствии с приказом ротного:
– Вперед! Держать цепь! Огонь!
Немецкие каски впереди вдруг исчезли, потом мелькнули на десять метров дальше, сгрудились в кучу. Огонь с противоположной стороны стих, сопротивление фашистов захлебнулось, и враги стали отступать. Недружно, безо всякого строя и плана, побежали кучками, не оглядываясь. Издалека казалось, словно серо-зеленый ручей наводнил короткий перешеек открытой местности, а потом раздробился между домами и растекся на отдельные потоки. Даже сквозь грохот артиллерийской канонады было слышно, как утробно ревут двигатели грузовых машин, взваливая на себя груз из сотен отступающих немцев. Небольшой совхоз стремительно очистился от вражеских сил и напоминал разоренный муравейник. Теперь по его улочкам по свежим следам немецких сапог шли советские стрелки, крутили головами, выглядывали, не затаился ли где отставший снайпер, нет ли засады в амбаре, не смотрит ли на тебя с пригорка прицел пулемета. Но нет, совхоз «Красногорский», большой поселок в сотню домов, был освобожден от оккупантов.
После атаки пехотной роте дали пару часов на отдых: приехала полевая кухня, за ней прибыла телега с санинструкторами и собранными на поле боя ранеными. Сержант Дыбенко кинулся первым к ротному командиру:
– Товарищ командир, разрешите отправиться на помощь в обустройстве госпиталя?
Тот, серый от копоти, с красными из-за оружейных газов глазами, уставился на Дыбенко, несколько секунд пытаясь понять его слова. Они все были после долгой огневой атаки в подобном состоянии: оглохшие, ошалевшие, полные внутренней дрожи. Леонид за два года на фронте так и не привык к этому состоянию, просто перестал обращать на него внимание, терпеливо ожидая, как за несколько часов утихнет внутри него буря, состоявшая из страха, отвращения и отчаяния.
Ротный тяжело замотал головой:
– Иди, Дыбенко, руку пускай перевяжут. Ранило тебя.
Леонид с удивлением перевел взгляд на шинель и вдруг заметил, что рукав его формы у плеча уже затвердел, пропитавшись кровью, а сама конечность онемела, превратившись в тяжелое полено. Он зашагал к госпиталю, вернее, к тому месту, которое должно было им стать. Пока вместо больничных палат раненые лежали на голой земле, истекая кровью. Рядом суетилась санинструктор и несколько бойцов, которые помогали девушке делать перевязки. Леонид ощупал руку и решил, что потерпит еще немного. Он лишь попросил одного из помощников:
– Можешь перетянуть вот здесь повыше, чтобы кровь остановилась? Да не надо бинты, из мешка сейчас портянку запасную достану. Не трать, ребятам нужнее. У меня так – царапина.
Сержант пару раз не сдержался и застонал сквозь сцепленные зубы, пока ткань тугим кольцом укладывалась вокруг уже разбухшего разрыва на коже. Но потом натянул обратно гимнастерку, шинель и проверил ощущения. По-прежнему его мучила тянущая боль и онемение, и все же двигать рукой он мог, а значит, надо выполнять приказ командира. Необходимо как можно быстрее помочь с сооружением кроватей или настилов для раненых – собрать деревяшки, сколотить их в некое подобие кроватей. За их ротой на лошадиных подводах идет санбатальон с врачами, медикаментами, чтобы разбить здесь большой полевой госпиталь. Количество раненых увеличится в разы, всем нужна будет помощь, врачам пригодятся кровати, столы, где можно делать операции и перевязки. Поэтому сержант пошел инспектировать постройку, куда заносили раненых. Судя по маленьким окошкам, здесь был раньше небольшой цех или производство: кругом торчали трубы, валялись части каких-то механизмов. Для раненых солдат нашлись всего лишь две лавки, остальных укладывали на бетонном полу или размещали пока снаружи, прямо на стылой зимней земле. Леонид отправился на поиск материала. Ему пришлось сделать круг по опустевшему совхозу, чтобы собрать все доски и бруски, что он увидел по дороге.
В одной избе парень нашел настоящее сокровище – полотняный мешок, полный крепких, хоть и слегка гнутых после использования гвоздей. Подхватил свою находку и со всех ног кинулся обратно к госпиталю. Здесь вытащил из вещмешка бережно завернутый в ветошь топорик. Таскал его Леонид всю войну с собой, хотя носить инструмент было не по уставу. И все же расстаться с такой вещью Дыбенко не мог, ведь топор достался ему от отца, мастеровитого, известного на весь район плотника. Сколько себя Леонид помнил, он всегда крутился в сарае, который служил отцу мастерской. Помогал, держал, подавал инструмент, со временем стал выполнять мелкие работы, а потом уже и сам брал заказы. Под надзором отца он плотничал, стругал, стучал молотком, шлифовал, осваивая плотницкую профессию. Другие мальчишки гоняли мяч, бегали на реку или на местную конюшню, а спокойный, рассудительный Леонид с упоением трудился в ворохе стружек над золотистыми брусками, рейками, деревянными деталями. Поэтому в горькое военное время так берег парень этот топорик – носил с собой в вещмешке и бережно укрывал от сырости. Инструмент напоминал Леониду о мирной жизни, о родителях, о минутах счастья с запахом дерева в отцовской мастерской. Вот и сейчас, как только острие тюкнуло по упругому боку широкой доски и выбило длинную щепу с сучком на конце, отступила боль в руке, улетучился страх. Радость вспорхнула звонкой птицей и затрепетала после каждого удара по шляпке гвоздя, от точного движения и знакомого аромата свежей древесины. Дыбенко позабыл про бой, про липкое ощущение ужаса, которое приходилось загонять как можно глубже и продолжать шагать прямо на черные дула немецких автоматов. Боль в руке пульсировала, но уже не так сильно. В голове появились приятные, мирные мысли: «Стружку можно в
