у лаза. А еще ворсистый, как у курда, проворный, как у черкеса, нежный, как у европейца, крепкий, как у венецианца и…» Зибикодел прервал ее и сказал: «Девушка, идите, скажите вашей хозяйке, что если бы у меня такой был, я бы сам его не продал!»
Не воскрес
Один врач забрел в деревню у Черного моря. Вдруг он услышал крики и плач. Подойдя ближе, он увидел взывающего о помощи человека и спросил: «В чем дело? Я врач». Мужчина, назвавшись Темелем, ответил: «Моя жена Фадиме умерла. Вчера мы поженились и вот на брачном ложе завопила и умерла».
Турецкий поэт Кемаль Намик, бросавший вызов султанам, становился героем неприличных анекдотов. Возможно попадание в герои такого рода было ответом народа на его храбрость…
Врач попросил разрешения пройти без свидетелей в спальню. Фадиме раскинулась на постели совершенно нагая. Смекнув, что она всего лишь потеряла сознание, он помог ей прийти в себя. Потом они легли и долго занимались любовью. Темель и жители деревни ждали врача у дверей. Выйдя, тот устало сказал: «Я старался изо всех сил и вернул ее к жизни».
Год спустя он случайно оказался в той же деревне. Темель увидел его и воскликнул: «Эй, доктор! Твое средство не помогло цирюльнику. Он умер в том месяце. Мы делали то же, что ты с моей женой, но он так и не воскрес!»
Анекдоты на любовную тему всегда были популярны в народе
КАКОГО РОДА ЛИТЕРАТУРУ ЛЮБИЛИ ЧИТАТЬ ОСМАНЦЫ?
Мы уже упоминали о бахнаме — книгах о сексе. Теперь обратимся к другим текстам, часто гостившим в спальнях османцев.
Мевлана Джелаледдин Руми, основатель ордена «вращающихся дервишей», написал книгу, именуемую «Месневи», которая является примером такого рода сочинений. В «Месневи» он использует эротические сюжеты для изображения различных черт человеческой природы, но его рассказы всегда содержат нравственные выводы.
Вот несколько извлечений из «Месневи». Это своего рода басни, где есть сюжет и мораль. <…>
Куха в чадре
Жил один проповедник, обладавший даром слова. К нему прислушивались. Однажды он проповедовал в мечети. Множество мужчин и женщин окружали его. Куха, надев чадру, словно он женщина, неузнанный затерялся в толпе. Сидевшая рядом с ним женщина задала мучавший ее вопрос: «Уважаемая, прошу, просветите меня насчет лобковых волос. Какой длины они должны быть, чтобы мои молитвы были угодны Господу?»
Переодетый отвечал: «Если они длиннее ячменного зерна, молитва не будет услышана. Как только они достигнут такой длины, сбрейте их или удалите воском». Куха тут же склонился к женщине и сказал: «Прошу твоей помощи, сестра. Не проверишь ли ты длину моих волос?» Она запустила руку в его шаровары и закричала, нащупав там нечто непристойное. Услышав крик, проповедник спросил: «Мои слова проникли в ваше сердце?» — «Нет, — сказал хитрый Куха, — они проникли ей в руку».
Мевлана Джелаледдин Руми написал книгу «Месневи», которую многие супружеские пары держали в спальнях
Ревность
Жил когда-то человек, у которого были ревнивая жена и рабыня, прекрасная, как ангел. Жена не позволяла им оставаться наедине. Но от судьбы не уйдешь. Женщины пошли в общественную баню и оказалось, что жена забыла дома свой серебряный таз; она послала за ним рабыню.
Девушка, полгода ждавшая такого случая, поспешила назад, к хозяину.
Не успев и закрыть за собой дверь, они заключили друг друга в объятия и предались любовным утехам. Жена же тем временем, сообразив, какую ошибку она совершила, выскочила из хамама и стала одеваться…
Думаете, любовь и страх ходят рука об руку? Есть ли разница между ними? Любовь — это отражение Господа, тогда как страх — оборотная сторона похоти.
…Когда она вбежала в дом, любовники услышали это и разъединились. Жена обнаружила рабыню будто бы без чувств, и мужа — в молитве. Не поверив своим глазам, она приподняла полы мужнего халата и все поняла…
Мораль этого рассказа такова: даже причинные места могут быть доказательством вашей лжи.
Любовные сюжеты в литературе были популярны у османского читателя
ПРИЛОЖЕНИЕ
Жерар де Нерваль
КОНЕЦ ВЕЛИКОЛЕПНОГО ВЕКА, или ЗАГАДКИ ПОСЛЕДНИХ ГАРЕМОВ ВОСТОКА Отрывок из книги[14]
Прошлое и будущее
Я не сожалел о том, что на некоторое время задержался в Каире и во всех отношениях стал гражданином этого города, поскольку это, бесспорно, единственный способ понять и полюбить его, ведь у путешественников, как правило, недостает времени вникнуть в жизнь его обитателей, увидеть все местные красоты и контрасты, услышать легенды, Пожалуй, только в Каире остались нетронутыми наслоения многих исторических эпох. Ни Багдад, ни Дамаск, ни Константинополь не таят в себе подобных объектов для изучения и раздумий. В Дамаске и Багдаде чужестранец видит лишь ветхие кирпичные и глинобитные постройки; правда, внутреннее убранство поражает великолепием, но его никогда не причисляли к подлинному искусству.
Константинополь, застроенный выкрашенными деревянными домами, обновляется каждые двадцать лет и являет собой однообразное зрелище выстроившихся чередой синеватых куполов и белых минаретов. Своими бесчисленными памятниками старины Каир обязан не иссякающим недрам аль-Мукат-тама и мягкости климата. Конечно, эпохи халифов, суданов или мамлюкских султанов соответственно отразились на своеобразии архитектуры, образцы или отголоски которой лишь частично представлены в Испании и Сицилии. Дивные сооружения мавров, украшающие Гренаду или Кордову, сразу же вызывают в памяти виденное мною на каирских улицах: дверь мечети, окно, минарет, арабеску, форма и стиль которых указывают на отдаленные времена.
Одни только мечети способны воскресить всю историю мусульманского Египта, ибо каждый правитель воздвиг там хотя бы одну мечеть, дабы увековечить свое время и свое величие; Амру, Хаким, Тулун, Саладин, Бейбарс, Баркук — именно эти имена остались в памяти народа, а ведь от мечетей сохранились лишь развалины да разрушенные крепостные стены.
Мечеть Амру, построенная сразу же после завоевания Египта, стоит сегодня в безлюдной местности между старым и новым городом.
Никто не защищает от осквернения это некогда считавшееся святым место. Я обошел ряды колонн, на которые и поныне опирается древний свод, поднялся на резную кафедру имама, сооруженную в 94 году хиджры[15]; говорят, нет кафедры красивее и величественнее, чем эта, кроме, разумеется, кафедры, с которой произносил
