меня упоительный запах яичницы.
Золотистые ломтики жареного бекона, плотный, ровно прожаренный белок и нежный, кремообразный глазок желтка в середине. Половинки сладковатых черри и резные листики рукколы поверх уложенных на краю тарелки румяных тостов и кубиков ярко-желтого сыра.
Эта картинка регулярно вставала перед моим лихорадочно-голодным взором последних недель.
Не в состоянии больше сопротивляться, я поднялась с постели и пошла на запах.
— С добрым утром, Даша. Выспалась?
Оказывается, у Марка в номере есть кухня — источник божественного аромата здесь.
— Ты умеешь готовить? — полуголый Марк у плиты, с повязанным на талии кухонным полотенцем вместо передника, потряс меня даже больше, чем вид накрытого на столе завтрака: две тарелки с кривовато поджаренной яичницей и кусочками чего-то невразумительно-подгоревшего, толсто порезанный хлеб и сыр на тарелочке.
— Мой руки и за стол, — скомандовал похожий на древнего бога полуголый шеф-повар и шагнув ко мне, быстро поцеловал в приоткрытый от удивления рот.
— Марк, я же еще... — смутилась, мысленно продолжив, — зубы не чистила.
— Ты вкусная, Дашка, не смущайся. Давай скорее за стол .
— У меня диета, — я еще пыталась проявить твердость, зная, что уже проиграла эту битву — мне завтраки не готовили лет с двенадцати, когда мама решила, что мы с Соней достаточно взрослые, чтобы самим заботиться о себе.
С Пашей такое даже помыслить невозможно — у него было определенное представление, что допустимо для мужчины, а что нет. Готовка шла одним из первых пунктов в списке занятий, порочащих мужское достоинство. Сразу после мытья посуды и перед покупкой детского питания и памперсов в супермаркете.
— Даша, — Марк приподнял мой подбородок, — ты достаточно похудела. Сейчас тебе нужно плотно позавтракать.
Подумал и добавил:
— Пообедать и поужинать тоже — у меня большие планы на тебя, так что силы тебе понадобятся, — следом, не дав толком покраснеть от откровенного намека, меня развернули на сто восемьдесят градусов и придав ускорение шлепком по попе, отправили в сторону ванной:
— У тебя пять минут на водные процедуры, иначе все остынет, и ты не сможешь насладиться моим кулинарным шедевром.
Это был лучший завтрак в моей жизни. Закутавшись в халат, пахнущий Марком, я сидела напротив него за шатким столиком, и лопала самую вкусную в своей жизни яичницу, иногда щипая себя за бедро, чтобы убедиться, что мне это не снится.
Мы уютно пили кофе, словно уже делали это десятки раз, наслаждаясь спокойной тишиной, в которой не хочется искать темы для разговоров, когда поверх края своей чашки я заметила устремленный на меня взгляд Марка: прищуренный, голодный. Рука дрогнула, со стуком опуская кружку на стол, и в следующий миг Марк сдернул меня со стула к себе на колени, и хрипло зашептал в губы:
— Выдержишь еще заход? Обещаю, потом оставлю тебя в покое до вечера. Наверное...
Тело мгновенно откликнулось и на горячий шепот, и на руки, стиснувшие мою грудь в глубоком вырезе. Меня тряхнуло, когда поверх ткани халата на соске сомкнулись зубы, потянув его. Отпустили и снова потянули. Низ живота остро скрутило и из распахнувшегося рта, сам по себе, вылетел стон:
— Хочу тебя.
Уткнувшись лицом в смятую простыню, я стояла на коленях и подрагивающих локтях, бесстыдно оттопырив зад, и отчаянно стонала и хрипела на каждый толчок, с которым в меня входил Марк.
«Так не бывает, не может быть так хорошо», — заколотилось в висках, когда тяжелая ладонь легла на поясницу и надавила, заставив прогнуться и еще выше вздернуться. Раскрыться до максимума, беззастенчиво, доверчиво распахнуться, впуская в себя на запредельную глубину.
Голова плывет, в висках тугим набатом гудит кровь — он почти раздирает меня изнутри, распирает до предела. Добирается до последней грани, рождая в моей глубине странную, сводящую с ума, блаженную боль.
К спине прижимается влажная мужская грудь, щетина царапает позвоночник и жгучий укус, — больно и сумасшедше сладко. Я вскрикиваю, дергаюсь в остром спазме и окончательно рассыпаюсь в сверкающую пыль, улетая в расчерченную огненными молниями темноту.
Глава 17
К вечеру море сделалось светло-зеленым, с оранжевыми переливами, неподвижным и умиротворенным. Идеально подходящим к моему состоянию.
Мы сидели на берегу и ждали заката. Солнце уже почти коснулось тонкой линии, разрезающей море и небо на две разноцветные половинки, готовясь окончательно упасть за край.
Я откинулась на грудь Марка, пристроила затылок в углубление у ключицы и закрыла глаза. Вот он, идеальный момент, ради которого стоит жить: теплые губы, целующие меня в висок. Кольцо сильных рук и сводящий с ума аромат его тела, от которого в груди начинает быстро-быстро стучать сердце, а низ живота сладко ноет.
Приоткрыла глаза, повернула голову, быстро куснула покрытый вечерней щетиной подбородок и снова отвернулась — меня здесь не было, это не я!
Ладони Марка сжали мои ребра, зубы прихватили мочку уха, заставив зашипеть от пронзившего тело мгновенного удовольствия, и низкий голос со смешком позвал:
— Открывая глаза, соня, а то закат пропустишь.
— М-м-м, — замычала я протестующе, — я спать хочу, а на закат больше смотреть не буду. Моя жизнь и так изменилась.
Ладонь Марка, лежащая на моем животе, шевельнулась. Погладила, сдавила, переползла на грудь и удобно там устроилась.
— Даша, почему ты пришла ко мне?
Мое тело напряглось, застыло, будто вмиг стало ледяным — я не хочу об этом говорить.
Почти неделю длился наш с Марком роман, и всю неделю я надеялась, что этот вопрос не прозвучит.
Горячие, огненные ладони стиснули меня, а хриплый голос зашептал, размораживая меня — ледяную статую:
— Дашка, не закрывайся, не молчи. Давай, девочка, я хочу знать.
Оттягивая неприятное, я тяжело сглотнула и просипела вопрос, который не давал покоя мне самой:
— Сначала ты. Почему ты в тот вечер не хотел меня впускать?
Тихий смешок, и лед внутри меня тает все быстрее:
— Я даже не надеялся, что ты придешь. Честно говоря, обалдел от радости. Но я видел, что с тобой что-то произошло за те пять минут, на которые мы расстались. И пытался понять, не пожалеешь ли ты наутро о своем решении.
— Я… — у меня сдавило горло. Поморгала, чтобы не разреветься, достала телефон, открыла нужную страницу и отдала Марку:
— Никогда не пожалею, Марк. Я… ты сам знаешь, как мне хорошо с тобой. Но ты прав, я считала себя замужней женщиной, и не уверена,
