кто когда-либо проходил или когда-либо пройдет через что-то подобное. Мы – какие-то «не такие». Мы отмечены незримой черной меткой. Нельзя, нельзя об этом говорить! А что, если мы заставим людей чувствовать себя неловко? Что, если они не слышат, что мы говорим, и каким-то образом осуждают нас?
И нет никого, никого ближе палача и его жертвы. Но это эрзац-близость, ее извращенная и пластмассовая форма, ибо уязвимы тут только вы. А истинная, подлинная человеческая близость предполагает уязвимость с обеих сторон. Не чтобы знать, как побольнее уколоть, а чтобы знать, как защитить. И надо признать, что бремя жестокого обращения нужно нести не только беззвучно кричащей жертве. Подобное насилие совершается по отношению ко всему сообществу – и все сообщество несет ответственность за то, чтобы узнать и помочь донести эту историю. Это страх. Это привычка. Это зависимость. Это болезнь. И от нее есть лекарство. Но не все люди одинаково сильны, чтобы найти его в себе. Боль не исчезнет мгновенно. Она будет проявляться, воспоминания могут нахлынуть с головой. Но это не страшно. Такова уж наша человеческая горько-сладкая жизнь. Главное – собраться с духом и совершить первый шаг.
И мне кажется, я готова.
13
Руководство тюрьмы позволило мне встретиться со священником из православной церкви Турку, отцом Никитой. Я решилась на оформление развода. Я обеспокоена тем, что в соответствии с православием это грех. Поэтому я с нетерпением ждала встречи с ним. Я рассказала отцу Никите все без утайки. Он меня внимательно слушал, не перебивал, лишь иногда покачивал головой, когда я останавливалась, не в силах продолжить дальше. С ним я почувствовала какое-то умиротворение – и слова лились легче, без прежней тяжести. В отличие от беседы с психологом, когда я внутренне отстранялась от того, что рассказывала, сейчас я, наоборот, перепроживала какие-то события. И плечи расправлялись. И мне становилось легче. Отец Никита смог меня понять, объяснить мое стремление порвать с этим человеком раз и навсегда с точки зрения религии и успокоить. Он пообещал прийти еще – и я не могла ему не поверить…
Особенность блока, в котором я живу, кроется в самом его названии – Vapous («Свобода»). Для большинства находящихся здесь это место является последним перевалочным пунктом перед выходом на свободу. И люди уходят. Ушла Присцилла. Ушла Лариса. Еще несколько девочек. А я остаюсь здесь. У меня есть за что бороться, но я не знаю, сколько это займет времени. Экстрадируют ли меня в США? Если да, то когда это произойдет? Если нет, то что вообще будет дальше? Очень много вопросов и так мало ответов. Душевное спокойствие помогает поддерживать и Яли. Помимо того, что за месяц до моего заключения умер отчим, оставив маму одну, я оформила ипотеку. И все это свалилось на нее одну. Оказалось, что Яли помогает не только мне. Кроме того, что он присылает мне деньги в тюрьму, чтобы я могла совершать звонки или приобрести себе самое необходимое, он помогает моей маме с выплатой ипотеки. Учитывая, что мой муж, переехав в Россию, пошел по стезе трутня, это огромная неоценимая помощь. Я не знаю, как благодарить Яли. Поэтому я благодарю Бога за него. Яли стал не только моим доверенным лицом в суде. Он стал другом семьи.
После ухода Присциллы у меня появилась новая подруга. Смелая, откровенная, с четко очерченным подбородком и выразительным взглядом, почти валькирия. Хэта в седьмой раз в тюрьме. Она говорит: «Ну чего может быть плохого в тюрьме, навсегда не запрут все равно – посидишь, и выпустят». Она говорит: «Тут нельзя себя вести как попало, надо уметь быть нейтральной, меньше оценок, Мира». Она говорит: «В тюрьме всё как в жизни – ты приходишь в нее один и уходишь так же, не привязывайся ни к кому». Она говорит: «К чертям мозгоправов, ты все можешь сама». С последним я готова поспорить, конечно. Да, психолог по семейным отношениям мне не помог. Но она была моими «ушами», первым человеком, которому я рассказала обо всем этом. И возможно, если бы не эта «тренировка», я не смогла бы раскрыть душу и отцу Никите. Хэта категорически отказывается разговаривать на английском. Она терпеть ненавидит американцев и Америку. Во мне не было и нет ненависти к США, все-таки я прожила там шесть лет, обзавелась близкими, друзьями, супругом. Эта страна была мне вторым домом в некотором роде. Иногда удивляюсь, как кто-то или что-то может быть одновременно таким близким и чужим… Хэта всячески меня поддерживает. Иногда мне кажется, что она еще более разозлена по поводу моего дела, чем я сама. Она сжимает кулаки и начинает поносить американскую систему, сдабривая свою речь изрядной порцией финской табуированной лексики. Причем английский язык она понимает, но отвечает исключительно по-фински. Хэта требует, чтобы я интенсивнее изучала финский, потому что сейчас мне это надо. Она объясняет значение тех или иных понятий – любой язык богат многозначностью некоторых слов, и финский не является исключением. Она настаивает на просмотре фильмов с субтитрами на финском, чтобы я могла читать. Хэта – прекрасный учитель и друг.
У меня прошел очередной праздник, горько-сладкий, – ко мне приезжала моя мама. К сожалению, нам не дали увидеться без стекла, поэтому мы общались через перегородку. Мне очень хотелось ее обнять, хотя бы разочек. Я не видела ее столько месяцев и сейчас ужаснулась. Она очень сильно похудела, состарилась, в волосах появилось много седых прядей. Она подошла к переговорному пункту, трясущимися руками взяла трубку и сказала: «Доча…» Я держалась. Она привезла мне чемодан с одеждой. Хотя я готова была бы отказаться от него за одну возможность поговорить с ней без всяких перегородок. У нас был примерно час. Когда я узнала, что она приедет, я продумывала множество разговоров. О чем мы будем говорить, что я ей буду рассказывать. Как мы вместе обдумаем сложившееся положение. Но когда я увидела ее, все планы полетели в тартарары. И мы говорили о всякой ерунде, будто просто беседовали по телефону в обычной жизни. Все внутри меня противилось тяжелым разговорам о возможном наказании. Я говорила, тараторила о всяких мелочах, чтобы не тревожить ее и не дай бог не увидеть ее слез.
Я работаю над оправдательной речью, штудирую все возможные источники. Интересно, если бы у меня не было юридического образования, что бы я делала? Насколько сложно человеку, который не ориентируется в юридическом делопроизводстве, попасть в подобную ситуацию – когда закон лежит не в одной плоскости, а на треножнике из российского, финского и американского
