— И каковы же причины этого вопиющего отсутствия? Каковы? — гневно повторял он. — Это дезертирство, сударь, самое настоящее дезертирство! Надо уметь управлять вверенными вам людьми. Извольте немедленно сообщить мне причины столь недопустимого поведения. Императрица будет более чем удивлена.
Посчитав, что сейчас не время ни для правдивого ответа, ни для объяснений, Николя хранил спокойствие, делая вид, что не замечает возмущенных наскоков посла. Он решил действовать по обстоятельствам и попусту не лезть на рожон.
— Я сам весьма этим опечален, сударь. Господин де Ластир еще молод. Без сомнения, искушения, коим он подвергся в Вене, заставили его потерять голову. Разумеется, можете быть уверены, я непременно извещу его о вашем неудовольствии. Но оставим его. Я здесь, вместе с бюстом, и у меня с собой письмо королевы к ее августейшей матушке.
Такой компромисс успокоил барона, решившего, что собственноручное письмо ее величества заставит императрицу забыть о нарушениях этикета. Однако для проформы он еще некоторое время продолжал делать недовольный вид. Николя вспомнил совет Сартина: не вносить разлад в размеренную жизнь посольства. И сами посланники, и их подчиненные хотят и готовы слушать только хорошие новости. Поэтому, говорил начальник полиции, следует «обливать сиропом» любые сообщения и со всем соглашаться. Инцидент исчерпался, и посол принялся знакомить неофита с особенностями церемониала венского двора, несоблюдение которых могло иметь необратимые последствия. Он подробно поведал о том, как в 1725 году почести, оказанные здешним двором, столкнули лбами герцога де Ришелье и герцога де Рифферда, посла Филиппа V. Конфликт разгорелся вокруг первого по ранжиру места, доставшегося представителю наихристианнейшего короля.
— В результате, чтобы уладить недоразумение, пришлось отозвать испанского посла. Впрочем, Рифферда оказался предателем: он уехал в Марокко, там принял магометанство и имя Осман-паши.[7]Истории о конфликтах наших послов с послами иностранных держав заняли бы не один том. И все они завершились к вящей славе нашего короля, — назидательно изрек Бретейль.
Николя решил пока не сообщать о своем разговоре с Жоржелем и обеде у Кауница, иначе барон немедленно задаст свой вечный вопрос. Не желая омрачать настроение министра, а также из присущего ему любопытства, Николя стал расспрашивать министра о тонкостях этикета, принятого во время приемов императрицы в Шенбрунне. Проехав через городские ворота, карета, вырвавшись из старого города, покатила по ровной сельской дороге; по обеим сторонам ее тянулись бескрайние заснеженные поля. То тут, то там виднелись строящиеся дома, сооружение которых пришлось временно прекратить из-за сильных холодов. Свидетельствуя о ежедневной работе городских служб, на обочинах высились аккуратные кучи снега, а укатанная дорога ровным полотном стелилась под колесами экипажа. Размышляя о предстоящей аудиенции, Бретейль умолк; одна рука его сжимала воротник шубы, в другой он держал трость и время от времени постукивал ею по полу.
— Господин маркиз, — вновь обратился он к Николя, — постарайтесь не выпускать меня из виду и все делать так, как делаю я. Чтобы случайно не нарушить этикет, вам лучше копировать меня во всем. Во всяком случае, все заранее продумано и предусмотрено: число шагов, поклоны, выбор стула и продолжительность беседы. Представляя нашего повелителя короля, я, согласно обычаю, имею право сидеть в кресле с подлокотниками. Вы останетесь стоять, если только вам не предложат сесть. Императрица очень снисходительна, но от нее ничто не ускользает. Господин де Роган злоупотреблял ее снисходительностью. Да, а как там Жоржель?
— А кто нас будет встречать? — быстро спросил Николя, сделав вид, что не расслышал вопроса.
— Во дворце имеется свой управляющий, он именуется главным гофмейстером, Obersthofmeister, и руководит дворцовой жизнью. Его помощник, обер-камергер, именуемый Oberstkammerherr, организует аудиенции, и поэтому считается лицом более влиятельным. Мы же будем иметь дело с обер-маршалом; этот Oberstmarschal и будет нас встречать.
По мере приближения к дворцу волнение Бретейля возрастало, однако Николя заметил, что эти переживания доставляют послу удовольствие. Впав в тревожное ожидание, он даже забыл о Жоржеле, что не могло не обрадовать его спутника. За окном проплывали холмистые пейзажи. Когда миновали деревню, где виднелись несколько строящихся домов, впереди показались ворота и протянувшаяся в обе стороны решетка. Проехав кордегардию, вдоль которой, приветствуя карету посла, выстроились солдаты с королевскими лилиями, они выехали на просторную площадь с двумя фонтанами, украшенными статуями; площадь обрамляли два дворцовых флигеля. Высунувшись в окошко, Николя увидел дворец Шенбрунн; в холодном воздухе, пронизанном пробившимися сквозь облака солнечными лучами, его светлые стены отливали золотом; с первого взгляда дворец показался ему маленьким Версалем.
— Помните, что я вам сказал, — шепнул ему Бретейль, скидывая шубу.
Усмирив закапризничавших лошадей, кучер подкатил к портику главного здания. Выскочивший им навстречу офицер подвел их к субъекту в ярком мундире со множеством регалий, и тот церемонно их приветствовал. Поклонившись комиссару, он отвел посла в сторону и что-то тихо сообщил ему, а потом пригласил обоих следовать за собой. Обер-маршал вел гостей долгим и запутанным путем. Поднявшись по парадной лестнице, они прошли через бесконечную анфиладу комнат, в каждой из которых Николя с удивлением отметил наличие изразцовых печей. Эти печи давали ровное приятное тепло, отличное от удушающего жара, исходившего из огромных каминов Версаля. Когда они наконец добрались до кабинета императрицы, их, несмотря на многочисленные предупреждения посла, безо всяких церемоний провели внутрь. Размеры кабинета, действительно, требовали ограничить поклоны и предписанные этикетом шаги. Барона де Бретейля пригласили занять место в кресле. Николя остался стоять, и двое лакеев осторожно опустили к его ногам ящик, содержащий драгоценный бюст, доставка коего явилась целью его приезда в Вену.
— Господин посол, я искренне рада вас видеть, — произнесла императрица по-французски с легким немецким акцентом.
— Осмелюсь представить вашему величеству маркиза де Ранрея, коему мой повелитель поручил сопроводить сей ценный груз, ожидающий, когда его вручат вашему величеству.
Мария Терезия перевела свой требовательный взор на Николя, но тот, отвесив изящный полупоклон, взгляда не отвел. Готовый к подобному испытанию, он принял отстраненный вид человека, сызмальства привыкшего лицезреть коронованных особ. В свое время покойный король, память о котором не покидала его никогда, произвел на него неизгладимое впечатление. В дальнейшем, при встречах с его величеством, величайшее почтение и преданность помогли ему преодолеть страх и робость. А в исключительных обстоятельствах он начинал ощущать себя зрителем, взирающим на себя со стороны, и это чувство вытесняло у него все остальные эмоции.
Не дрогнув, он выдержал вопрошающий взор глубоко посаженных голубых глаз, являвший собой резкий контраст с добродушным, на первый взгляд, лицом. Черная кружевная косынка не скрывала редкие волосы. Огромное бесформенное тело, казалось, вот-вот утонет в глубоком кресле, и только пышные шелка не дают ему это сделать. Ее короткое свистящее дыхание, отчетливо звучавшее во всепоглощающей тишине кабинета, внушало сострадание. На покрасневшем лице выделялась улыбка, более похожая на гримасу. Несколько раз черты лица императрицы искажались, свидетельствуя о терзавших ее болях, а следом содрогалось и массивное обрюзгшее тело. Когда она с усилием попыталась усесться поудобнее, над полом мелькнули ее ноги, обмотанные бинтами и обутые в растоптанные туфли без задников. Николя вспомнил больные ноги Полетты, и охватившее его сочувствие поставило сводню и императрицу на одну доску. Соблюдая правила этикета, он почтительно ждал, когда к нему обратятся, а в ожидании любовался комнатой, украшенной резным декором в виде цветочных и фруктовых гирлянд, увенчанных китайскими зонтиками, раскрашенными под фарфор — в бело-голубых тонах. Сотни сценок из китайской жизни, выполненных синей тушью, и несколько портретов в рамах дополняли очаровательное убранство. Окна были тщательно законопачены, чтобы не уходило тепло, отчего в кабинете стоял смешанный запах духов и целебных бальзамов, многократно усиленный из-за духоты.
