танцевать на ногах случайности». «Так гласит слово мое: допустите до меня случайность, невинна она, словно малое дитя» [101]. Поэтому то, что Ницше называет необходимостью (судьбой), никогда не выступает в качестве упразднения случайности, а всегда как случайное сочетание граней игральных костей. Необходимость утверждается в случайности, если только утверждена сама случайность. Ведь есть только одно сочетание граней, соответствующее случайности как таковой, один-единственный способ сочетания всех составляющих (membres) случайности, подобный единству множественного, – это число или необходимость. Есть много чисел, соответствующих возрастающим или убывающим вероятностям, но лишь одно число, соответствующее случайности как таковой, одно-единственное фатальное число, воссоединяющее все разрозненные фрагменты случайности, как полдень собирает воедино все разъединенные части полуночи. Поэтому стоит игроку однажды утвердить случайность, как он получит число, которое обеспечивает новый бросок игральных костей [102].
Научиться утверждать случайность – значит научиться играть: «Робкими, пристыженными, неловкими, похожими на тигра, которому не удался прыжок: такими, высшие люди, видел я часто вас, крадущихся стороною. Бросок костей не удался вам. Но что с того, вы, играющие в кости! Вы не научились играть и смеяться, как надо играть и смеяться!» [103] Плохой игрок рассчитывает на несколько бросков игральных костей, на постоянные броски: таким образом, он пользуется причинностью и вероятностью, чтобы достигнуть сочетания граней, которое он считает выигрышным; само это сочетание он наметил в качестве цели, скрытой за причинностью. Именно это хочет сказать Ницше, когда говорит о вечном пауке, о паутине разума. «Какому-то мнимому пауку конечной цели и нравственности, притаившемуся за великой паутинно-рыболовной сетью причинности, – мы вправе были бы сказать, подобно Карлу Смелому в самый разгар битвы с Людовиком XI: „Я сражаюсь с всемирным пауком“» [104]. Упразднять случайность, зажимать ее в клещи причинности и целенаправленности, не утверждать случайность, а рассчитывать на повторение бросков, не утверждать необходимость, а надеяться на достижение цели – вот образ действий никудышного игрока. Основа этого образа действий – в разуме, но что за основа у разума? Дух мести, ничего, кроме духа мести, паука! [105] Ресентимент при каждом новом броске, нечистая совесть, присутствующая в вере в цель. Но так достигаются лишь относительные, более или менее вероятные числа. Хороший игрок уверен в том, что вселенная лишена цели, что нет целей для упования и нет причин для познания [106]Бросок игральных костей не удался, потому что за один раз случайность утверждается недостаточно. Ее утвердили недостаточно для того, чтобы выпало фатальное число, которое необходимым образом объединит все фрагменты случайности и с необходимостью обеспечит новый бросок. Поэтому мы должны всерьез отнестись следующему выводу: пару причинность – целенаправленность, вероятность – целенаправленность, противоположность и синтез этих терминов, паутину этих терминов Ницше заменяет дионисийской корреляцией случайность – необходимость, дионисийской парой случайность – судьба. Не вероятность, распределенная на несколько попыток, а всякая случайность единичного броска; не конечное сочетание выпавших костей – желанное, требуемое, желательное, – а роковое и излюбленное сочетание, amor fati; не повторение определенного сочетания с помощью определенного числа бросков, а повторение броска игральных костей в силу природы фатально выпавшего числа [107]. 12. Последствия для вечного возвращения
Если выброшенные игральные кости однократно утверждают случай, то выпавшие кости с необходимостью утверждают число или судьбу, которые обеспечивают повторение броска. Именно в этом смысле второй этап игры является объединением двух стадий или же соразмерным ему игроком. Вечное возвращение – вторая стадия, результат броска игральных костей, утверждение необходимости, число, объединяющее все части случайности; и одновременно возвращение на первую стадию, повторение броска, воспроизведение и переутверждение самой случайности. Поэтому судьба в вечном возвращении является своеобразным «приглашением», адресованным случайности: «Я варю каждый случай в моем котле. И только когда он вполне сварится, я приветствую его как мою пищу. И поистине, иные случаи повелительно приближались ко мне – но еще более повелительно говорила к ним моя воля, – и тотчас стояли они на коленях, умоляя, чтобы не отказал я им в пристанище и сердечном приеме, и льстиво уговаривая: „Видишь, о Заратустра, так только друг приходит к другу!“» [108] Что означает: существует много фрагментов случайности, претендующих на самоценность; они отстаивают свою вероятность, и каждая требует от игрока нескольких бросков игральных костей; распределенные среди нескольких бросков, ставшие простыми вероятностями, эти фрагменты случайности – рабы, которые хотят говорить по-господски [109]. Но Заратустре известно, что так нельзя ни играть <самому>, ни позволять этого партнерам; нужно, напротив, утверждать всякую случайность в единственной попытке (следовательно, варить и доваривать ее, уподобляясь игроку, который согревает кости в руке), чтобы объединить в ней все осколки и чтобы утвердить число, характеризующееся не вероятностью, но – фатальностью и необходимостью; только тогда случайность – друг, навещающий друга, который заставляет ее возвращаться, друг судьбы, чья собственная судьба обеспечивает вечное возвращение как таковое.
В одном еще менее понятном тексте Ницше, перегруженном историческим смыслом, говорится: «Вселенский хаос, исключающий всякую целенаправленную активность, не противоречит идее цикла; ибо идея эта является всего лишь иррациональной необходимостью»[110]. Что означает: хаос и цикл, становление и вечное возвращение часто соотносили, но так, как будто речь шла о двух противопоставленных понятиях. Так, для Платона становление само по себе является беспредельным, безумным, исполненным гордыни и виновным, а для перехода к круговращательному движению оно нуждается в воздействии демиурга, подчиняющего его силой, полагающего ему предел, или образец – идею: и вот становление или хаос отброшены в область темной механической причинности, а цикл соотнесен со своеобразной целенаправленностью, навязываемой извне; хаос не существует в цикле, в цикле выражается насильственное подчинение становления закону, который не является законом для этого цикла. Гераклит, возможно единственный среди досократиков, знал, что становление не «осуждено», что оно не может быть и никогда им не станет, что оно не получает своего закона от чего-то другого, что оно «справедливо» и имеет в себе собственный закон [111]. Только Гераклит предчувствовал, что хаос и цикл не противоположны друг другу. Действительно, стоит лишь утвердить хаос (случайность, а не причинность), чтобы одновременно утвердить число, или необходимость, возвращающую этот хаос к существованию (иррациональную необходимость, а не целенаправленность). «Неверно, что вначале был хаос, затем мало-помалу возникло регулярное и круговое движение всех форм: всё это, напротив, вечно, избавлено от становления; если когда-либо и был хаос сил, то это означает, что хаос был вечным и проявлялся вновь в каждом цикле. Круговое движение не есть нечто ставшее, это – изначальный закон, точно так же как масса силы – это изначальный и всеохватывающий закон, который невозможно нарушить. Всякое
