в ступор, как и её мамашу.
— Ошень шаль, — произнес немец, совершенно потеряв интерес к продолжению разговора. — Хотел смотреть настоящий вьедьма. Mein Beileid… Соболезную. Auf Wiedersehen! — И фриц резко развернувшись на каблуках, вышел из избы. — Stefan, Karl! Hör schon jetzt auf, die Hühner zu erwürgen! Zurück zum Luxation! — Донесся уже с улицы его недовольный голос.
[Стефан, Карл! Хватит уже кур душить! Возвращаемся на место дислокации! (нем.)]
— Jawohl, herr Oberleutеnant! — Раздался звук заводящихся мотоциклетных двигателей, и небольшая кавалькада фрицев вылетела со двора под прострелы выхлопных газов.
[Так точно, господин обер-лейтенант (нем.)]
— Пронесло, кажись… — Облегченно выдохнул я, загнув металлические усики лимонки и обессиленно откидываясь спиной на бревенчатую стену.
Как такое могло произойти, я пока еще не врубился. Девчушка стекла на пол прямо там, где стояла. Её продолжало потряхивать от нервного напряжения. Могу понять — по самому краешку прошли. И спасло наши жизни, не иначе, как настоящее чудо. Зато вдруг ожила мамаша, стремительно выбравшись из ступора.
— Ну, что я тебе говорила, дурында? — уперев руки в боки, с каким-то превосходством бросила она дочери.
— Что говорила?.. — все еще находясь в шоке, переспросила Акулина.
— Бабкина ворожба-то, даже после её смерти работает! — победно бросила она. — Она как морок на этого солдатика повесила, так он еще и не развеялся! Сильна была мать! Ох, сильна! А ты, дура, никогда ни её, ни меня не слушала! А ведь могла бы сейчас это дар себе получить! Ищи его теперь, свищи! Видишь, небось, каким боком нашей семье твои пионерия с комсомолом вылезли? Существует настоящее колдовство! И ведьмы существуют! — ядовито бросала она обвинения в сторону дочери. — И Бог с Сатаной! И рай с адом!
— Так я же… — промямлила девушка, всё еще никак не пришедшая в себя. — В школе, да в институте… не научно всё это…
— Слушать надо, что тебе родная мать с бабкой говорят, а не то, чему тебя в твоей дурацкой школе учат! Не научно, видите ли? — продолжала гневно возмущаться мамаша, в кои-то веки что-то сумевшая доказать строптивой дочери. — Мы тебе плохого не посоветуем, и кривду в уши лить не будем! И вроде средь нас жила, а как неродная совсем! Что под самым носом делалось — не знала и знать не хотела! Бабка твоя этого момента уже давно ждала, чтобы тебе силу передать. Да и обучить могла, чтобы не тыкалась впотьмах. А дотянули до самой её смерти! Когда уже и деваться некуда стало! А… — Она обреченно махнула рукой, и громко хлопнув дверью, выскочила на улицу.
Неожиданно закоченевший труп ведьмы, издал какой-то неясный «вдох». Её тело обмякло, а скрюченные и сведенные судорогой пальцы на моей руке разжались.
— Оттаяла, старая, — произнес я, наконец-то вынимая руку из прутьев металлической спинки кровати.
Я с остервенением принялся растирать посиневшую ладонь, чтобы поскорее вернуть нормальное кровообращение. Руку я уже совсем не чувствовал, даже пальцами пошевелить не мог. Через некоторое пошло покалывание, следом руку затопила горячая волна, наконец-то принёсшая с собой чувствительность, а самое главное — управляемость занемевшей конечности.
Я с удовольствием подвигал пальцами, сжимая и разжимая их время от времени. Ничего страшного, к счастью, не случилось — слушалась рука отлично!
— А это что ещё за хрень? — На тыльной стороне запястья я неожиданно обнаружил старенькую, выцветшую и довольно корявенькую татуировку-наколку, набитую явно неопытной рукой. «Рома» — гласила неприглядная надпись. — Какой, нахрен, Рома? — изумленно воскликнул я, вглядываясь в синие буквы.
Меня, вообще-то, Виктором зовут. И я совсем не любитель подобного «нательного» творчества, отдающего лагерными понятиями. Хотя это это сейчас и стало модным. Столько тату-салонов в даже в моем небольшом городишке, что и не сосчитать. Вот только выбрав стезю учителя еще в советские времена, подобным «синим» украшениям места в школе абсолютно не было.
Но кроме наколки я заметил и еще одно несоответствие — мои руки такими абсолютно не являлись! Нет, они были моими, и я ими вполне мог управлять, но я прекрасно помнил свои крепкие мозолистые ладони, и кулаки с костяшками, «набитыми» частыми упражнениями по рупашке.
А эти руки, которые я сейчас держал перед глазами, были слабыми, с узкими ладонями и длинными хилыми пальцами, больше подошедшими какому-нибудь музыканту — пианисту или скрипачу. И кожа на костяшках была «чистой» без грубых мозолей.
— Что за дела? — Я подскочил на ноги и метнулся к зеркалу, занавешенному каким-то покрывалом.
Резко сдернув тряпку с зеркальной поверхности я с изумлением уставился на бледную физиономию худющего «безусого» паренька, лет, от силы, двадцати — двадцати пяти, с блестящими глазами, отдающими болотной зеленцой. Тогда, как у меня они всю жизнь были темно-карими.
Я взмахнул рукой, отражение послушно повторило мой жест. Да, в зеркале отражался именно я, но, самое смешное, что я им никогда не был. Это не моё тело! Даже, если бы я неожиданно помолодел, то все-равно бы не стал похож на этого паренька, пялющегося на меня из зазеркалья. Но если это не я, тогда кто я? И куда подевалось моё родное тело?
[1] Фельдграу (нем. feldgrau, серо-полевой) — основной цвет полевой формы германской армии с 1907-го и, в основном, до 1945-го года. Фельдграу представляет собой спектр оттенков цветов от серого до коричневого. В классическом понимании фельдграу — серый цвет с преобладанием зелёного пигмента, что справедливо для времён Второй мировой, но может отличаться для иных периодов истории вооружённых сил Германии.
[2] Книксен — поклон девушки с приседанием. Приседание в книксене не столь глубокое, как в плавном реверансе и, в отличие от него, выполняется быстро.
[3] Стефан, Карл! Хватит уже кур душить! Возвращаемся на место дислокации! (нем.)
Глава 6
Я продолжал уныло пялиться на незнакомого паренька в зеркале, разглядывая его (а вернее, себя) и так, и этак. В общем, на первый взгляд, все было не так уж и плохо. Если не обращать внимание на чрезмерную худосочность доставшегося мне тела, (а это дело поправимое), нынешний облик меня вполне устраивал.
Не слишком смазлив, но и не уродлив — обычный молодой мужчина из какой-нибудь интеллигентной семьи. На пацана с рабочей окраины не тянет — на лбу крупными буквами нарисовано университетское образование, а не четыре класса «церковно-приходской».
Высокий лоб, слегка отросшие
