он и поманил немочку, сидевшую неподалеку: после своего номера она пила кофе. – Меня возбуждает доступность, – пояснил он. – Вас – нет?
Немочка улыбнулась и подсела к их столику.
– Давно здесь, козочка? – спросил Эд.
– У меня контракт на год.
– Хорошо платят?
– Хорошо…
– А эти? – Эд кивнул головой на богатых кочевников, сидевших возле сцены.
Немочка сделала большие глаза, покачала головой и приложила палец к губам.
– Зачем вам это? – спросил Стюарт.
– Мой жених – шофер в Гамбурге. Я скоро вернусь, и мы поженимся. Мы не могли раньше пожениться: плодить нищих? Когда я вернусь, мы сможем обеспечить нашу семью.
Тогда Стюарт в первый раз – именно Степанову – сказал фразу, ставшую после его заклинанием:
– На предательство человека толкает не любовь, а обременительное последствие любви – то есть семья…
Он написал в газету Маффи цикл великолепных очерков, в которых он поднял шейха – «человек интересно строит свободу методом жесткого курса». Он писал о парадоксе: диктатура во имя будущей демократии. Через два дня после того как Маффи кончил печатать его очерки, «Стандарт ойл» удвоило субсидии шейху, а через неделю шейха свалили: молодые офицеры расстреляли его во дворце и провозгласили республику.
– Служить – это не значит врать, – сказал тогда Маффи, – мне вы обязаны были сказать всю правду. Апологеты нужны кретинам, которые боятся мыслить и принимать быстрые решения.
Эд снова метнулся в левые газеты, но там его предложений не приняли: у всех был в памяти скандал с «демократическим» шейхом. Тогда Стюарт плюнул на все и пошел работать в рекламу, на телевидение.
01.12
– Так что же будем делать, Эд, – спросила Сара, и на глаза ее навернулись слезы.
– Ты много пьешь.
– Ну и что? Что еще мне остается делать?
Она заплакала.
– Сейчас будет истерика?
Сара вытерла слезы, но подбородок ее по-прежнему дрожал.
– Истерики не будет, милый…
– А что же будет? – спросил он, и огромная грустная нежность вдруг сжала его сердце, когда он посмотрел на нее, – так прекрасно было ее лицо.
Она ответила:
– Будет развод.
Он положил руку на ее холодную длинную ладонь.
– Только ты напишешь просьбу о разводе сейчас, немедленно, – сказала она, – вот хотя бы на этой салфетке.
– Ты вправду этого хочешь?
– А ты?
– А если я не напишу? У нас снова будет все как было?
– Не я в этом виновата, Эд. Тебе нужна другая женщина – сильная, талантливая, жестокая, – она снова заплакала, – она принесет тебе счастье своей нелюбовью. А я своей любовью приношу тебе только горе…
После года работы на телевидении он выпустил несколько лихих передач. Какой-то критик, запомнивший его первую книжку, написал коротенькую рецензию: «Талантливое самопредательство». Эд несколько раз прочитал рецензию, и все в нем захолодело от сладостной, горькой обиды.
«Вспомнили, сволочи, – думал он. – Когда я погиб, тогда обо мне вспомнили. Тогда я стал нужен и стали жалеть мой загубленный талант! Раньше, когда я мучился, я никому не был нужен, а когда начал просто жить, просто ездить на красивой машине в свой просто красивый, дом, – я им понадобился!» Саре он сказал:
– Все равно меня бы здесь не поняли: я слишком сложно писал. Мне бы родиться чехом или голландцем: маленькие нации любят сложную литературу с непонятностями.
– А когда ты сядешь за роман? – спросила Сара.
Он взорвался:
– Когда ты получишь в наследство от доброго дяди миллион! Или когда я найду в лифте портфель с золотом!
– У тебя же есть сейчас деньги…
– Что значит – «у тебя»?! Мне не нужны деньги: я могу уехать на Аляску! Деньги нужны семье! Нам! Тебе!
– Это же бессовестно – так попрекать меня…
Он сел за роман. Он писал уже не о зле и добре, не о лжи и правде, не об уме и тупости – о чем ему раньше мечталось. Он начал писать о женщинах, чужих женщинах, которые устраиваются на твоей груди, словно на принадлежащей им подушке, о пьяных, радостно-тревожных рассветах, когда мучительно вспоминаешь прожитую ночь и безразлично, устало смотришь на незнакомые мокрые крыши; он начал было выворачивать прожитые годы, как перчатку, но – не смог. Он чувствовал, как на страницы ложится аккуратная полуправда. Он говорил себе, что он боится обидеть Сару, поэтому вещь не идет, но в глубине души он понимал, что он себе врет. Он боялся не Сары, нет, он – просто боялся. «Жизненный опыт – это опыт разумного страха, – сказал тогда он себе, – это точно». В нем поселился второй Эд Стюарт, который тщательно взвешивал, анализировал и отвергал еще в замысле то, что предлагал первый Эд Стюарт.
«Все, – сказал он, – хватит. Надо уметь вовремя выскочить из тележки».
Он прошел летную переподготовку, застраховал себя на сто тысяч и поехал во Вьетнам. Но из тележки он уже полтора года никак не мог выскочить: то ли он привык жить, то ли боялся смерти.
Эд взял салфетку, разгладил ее и написал прошение о разводе, у него был мягкий японский фломастер, он не рвал тонкую бумагу.
Сара прочитала написанное и улыбнулась:
– Подумают, что на пипифаксе.
– Тебя отвезти?
– Куда?
– Ты где остановилась?
– В твоем доме мне места не найдется на эту ночь?
– Зачем?
– Тогда не надо меня отвозить. Не надо, милый. Я побуду здесь.
– Как ты доберешься потом?
Она постаралась улыбнуться:
– Как-нибудь. Не беспокойся, Эд.
– Прощай, Сара.
– Можно проще, милый. Ты всегда любил театральность. Можно ведь проще: до свиданья. Нет?
– В общем – да.
– Ты придешь меня проводить?
– Когда ты улетаешь?
– Часть наших улетает сегодня ночью…
– Ты с ними?
– Наверное – да.
– Аэродром ты найдешь?
– Найду. Только мне надо еще будет заехать в отель.
– Оставить тебе машину?
– Не надо, милый. Иди. Тебе надо отдохнуть, ты плохо выглядишь. Спокойной тебе ночи. Я доберусь сама, это близко.
Он поднялся и пошел к двери. Больше всего на свете он хотел уйти от нее к той мечте, которой не было. И больше всего он страшился того, что когда-нибудь действительно сможет от нее уйти.
Сара проводила его глазами и написала на той салфетке, где было его прошение о разводе: «Он убил меня под Луанг-Прабангом».
01.26
Эд медленно ехал по темным улицам: отель, в котором он жил, был расположен в пригороде, здесь ложились спать рано, с появлением луны. Опавшие листья шершаво гонялись друг за другом по асфальту. Эд свернул в переулок, слабо освещенный фонарями. Он увидел, как по тротуару старик бегал за собакой. Пес был маленький, дворовый. Он отбегал от старика метров на десять и останавливался. Подпускал старика на шаг и снова отбегал. Эд притормозил, потому что пес выбежал на
