она прослеживает будущее. То, что заключено в нем, то, что скорее всего исполнится, потому что есть вектор движения, есть направление, уже заданное прошлым.
— Но вы-то видите на расстоянии!
— Я просто думаю о вас и представляю, чем вы заняты в данный момент. И в мозгу возникают «картинки».
— Насколько проще было бы на свете жить, если бы все это умели! — воскликнул Кронин. — Тогда бы не было и преступлений, правда?
— О да, конечно! Однако надо перестраивать сознание всем живущим. А это в данный отрезок времени не представляется возможным. Но вернемся к Набокову. Вы его судите. Но вы рассматриваете лишь факты. В данном случае — совращение малолетней нимфетки. И оставляете за скобками чувства людей. А Набоков исследовал именно чувства. Его герой ведь думал, что разлюбит Лолиту, когда она вырастет и перестанет быть нежным котенком со смешными коготками. Но она выросла, огрубела, она стояла перед ним беременная, некрасивая, совсем обыкновенная… А он любил ее ничуть не меньше! Вот в чем загадка. Вы героя Набокова считаете просто больным. Скажите, а вам не кажется, что и всякое сильное чувство сродни болезни? Человек, фанатично влюбленный, пребывает в измененном состоянии сознания. Разве не так? Он совершает под влиянием сильного чувства поступки, которые никак не мог бы совершить в другое время. Он утрачивает душевное равновесие. Пребывать в постоянном безумии пагубно, но и равновесие, если оно ненарушаемо всю жизнь, — это же просто-напросто болото. Жизнь — это школа. А вдохновение, даруемое нам любовью, — главный урок.
Она немного помолчала, потом спросила:
— Подозреваемый все тот же?
— Сказать точнее, такового нет вообще, — ответил после паузы Виктор Петрович, — а на Шиманского, кроме его пакостной и истеричной натуры, не указывает ничто. Ну в самом деле, если это было спланированное и заранее обдуманное убийство, то зачем совершать его дома? Как потом в этом доме жить? И кстати, я не представляю, как он живет там. Идем дальше. Если убийство было спонтанным и непреднамеренным, то где следы борьбы? Ведь такие убийства совершают, как правило, во время ссор, скандалов, драк. Ничего этого не наблюдалось. Да и лицо убитой было спокойным. Тогда где логика? Он, стало быть, отвел дочь в школу, вернулся, тюкнул молотком жену и пошел за покупками? Бред какой-то.
— А что платок дал?
— Ничего. Если он в самом деле приводил женщин в дом, когда жена была на службе, если из-за какой-то женщины готов был пойти на разрыв с женой — взял бы да и развелся. Какие проблемы? Любви-то не было в этой семье. И вообще семьи не было. Существование на одной жилплощади — и только.
— А если из-за этой самой жилплощади?
— Ну тогда, повторяю, он все спланировал бы таким образом, чтобы убийство произошло не в квартире.
— Вы еще говорили, что ключи у Алины пропали. Муж знал об этом?
— Нет. Она могла их просто потерять. Были же праздники. Шиманский сказал, что они все втроем — с женой и дочерью — много гуляли в городском саду, вообще по городу. Ели мороженое, они с Алиной пили пиво, сидели в шашлычной на открытом воздухе…
— Он так сказал?
— Да… А что? У вас имеются другие сведения?
— Поэтому и позвонила вам так поздно. А точнее, звонила весь вечер, вас не было, потому и решила, что вы поехали к родителям.
— Так что же вы мне собирались сообщить?
— О-о… Это очень интересно, уверяю вас…
Елена Ивановна выходила из подъезда, когда в нее угодил легкий пластиковый детский мяч.
— Извините, пожалуйста, я нечаянно! — крикнула девочка и устремилась к ней.
— Какой красивый мяч! — проговорила восхищенно пожилая женщина, взяв его в руки. — Это папа купил его тебе?
— Да, — улыбнулась Юля, — а вы откуда знаете?
— Так, догадалась. Папа очень тебя любит и балует.
— Никто меня не любит, — произнесла девочка равно, душно, — я всем лишняя.
Она поплелась с мячом в руках на детскую площадку, Елена Ивановна последовала за ней.
— Зачем так говорить? — спрашивала она слегка растерянно. — Это ведь не соответствует истине.
— Соответствует.
Девочка стала подбрасывать и ловить мяч.
Елена Ивановна присела на скамейку, не решаясь расспрашивать, но Юля сама продолжила:
— Все праздники только и делали, что пили. А я хотела здесь остаться, в горсад пойти, на карусели.
— А они не пошли с тобой?
— Мы же на даче были. Там карусели нет. И мороженого тоже. И детей никаких больше, кроме меня. Лучше бы с бабушкой оставили.
— Я и не знала, что у вас есть дача.
— Не у нас. Это у тети Лиды с дядей Володей. У них дача на Васильевском Мху. Там, конечно, красиво, но по лесу ходить целых два дня не будешь… Купаться рано. Взрослые пьют или дерутся. В общем, скучно.
— Дерутся?!
— Ой! — Девочка перестала играть с мячом и во все глаза уставилась на Елену Ивановну. — Я проболталась. Папочка не велел мне говорить, что мы были на даче. Вы ведь не скажете ему?
— Конечно, нет. А кто такие эти дядя Володя и тетя Лида?
— Да Лепницкие. Они работали в музее вместе с папой. Мы дружим семьями — так папа говорит. Ничего себе дружба! Передрались все…
— Юля, — послышался с балкона голос Евгения Леонидовича, — иди ужинать!
— Не говорите папе ничего! — шепнула девочка и закричала: — Иду!
— Музей… Лепницкие… — пробормотала бывшая актриса. — Успею ли? Уже шестой час. Но ничего. Попробуем.
И вместо молочного магазина, куда она вначале планировала направиться, она едва ли не вприпрыжку помчалась в краеведческий музей. Сейчас Виктор Петрович вновь не узнал бы роковую красавицу в суетливой и шустрой старушке. С зажатым под мышкой пластиковым пакетом, в развевающемся легком плаще и смешной шляпке с короткими полями она напоминала старуху Шапокляк из мультфильма, правда, заметно похорошевшую и помолодевшую. Елене Ивановне удалось сохранить свежесть лица почти без морщин, носик ее был аккуратным и отнюдь не длинным, как у известного персонажа, но вот выражение лица было точно таким же — проказливым и хулиганским.
— Я выведу его на чистую воду, — бормотала она на ходу, — теперь уж ясно, кто убийца. Ишь ты — «взрослые передрались»! И это говорит ребенок! Совсем с ума сошли — драться при детях! Нет, мир сошел с ума. Я давно это подозревала. Нет никакого ада под землей. Он на земле. Да, мы в аду живем. Но Господь милостив: он нам не сообщает этого. Но когда это понимаешь наконец — все встает на свои места.
В музей, который был в двух кварталах от ее дома, Елена
