изобразил посреди пустующей комнаты на полу свой Знак. Ну вот, теперь у меня имеется якорь в Питере. Своим расскажу — офигеют. Они-то ещё в Смоленск соваться лишний раз опасаются, а тут такие дела. А всё потому, что не надо стесняться, а надо активно налаживать связи с гражданским населением, вот.
— Отлично, — прокомментировал я коротко вспыхнувший и погасший Знак. — Теперь и поспать можно.
* * *
Утром я подорвался в восемь. Вне дома разлёживаться не люблю, нет полного расслабления. Это у себя в башне, когда вернусь, можно будет оттянуться как следует, часов до трёх дня. А потом выйти на балкон — настоящий, не декоративный! — и посмотреть, как у людей, которые в тебе души не чают, работа кипит.
Ползунов уже выглядел сильно лучше, чем вчера. Его как раз осматривал примчавшийся ни свет ни заря врач. Слушал стетоскопом и бормотал: «Ничего не понимаю…»
— Вы как будто разочарованы, — подколол я доктора.
— Что за глупости! Разумеется, нет. Но случай ведь исключительный…
— Ремиссия называется.
— Как вы говорите?
— Ремиссия.
— Запомню. А вы, простите, врач?
— А то ж! Лечить люблю — спасу нет. Ну ладно, Иван Иванович, бывайте. Я по делам, скоро вернусь. Тогда и детали относительно машины перетрём.
— Что ж, а позавтракать? Или хотя бы кофию?
— Да я где-нибудь…
— Хорошего кофию поблизости не найдёте, предупреждаю сразу. А кухарка у меня курляндская, знает толк.
Как чуял, на что давить. Пришлось задержаться и отдать должное курляндскому кофе. Не пожалел. От одного запаха как будто тридцать родий прибавилось, а уж как глотнул…
В общем, из дома я вышел в половине десятого и направился туда, не знаю куда. Можно было ночью у охотников спросить, где тут кости принимают, но я чего-то побрезговал. Подумал, что и сам найду. Чуйка охотничья выведет.
И она действительно вывела. К Зимнему дворцу. Напротив которого и обнаружилось искомое строение. Ну, не просто будка, как в Поречье, ясен день, а нечто вполне соответствующее окружающей архитектуре.
Я немного полюбовался самим дворцом, который построили вот буквально чуть ли не десять лет назад. Потом вспомнил, что архитектура мне, в целом, до лампочки, и зашёл в костеприёмник.
— Сдаёте? — спросил приёмщик, разодетый, как лакей в господском доме.
— Не, только показываю, — сказал я и вытащил из заплечного мешка трапециевидную пластину со Знаками. — Слыхал, в столице интересуются такими штуками.
Приёмщик продемонстрировал крайнюю степень заинтересованности: нацепил на нос очки. Осмотрел пластину со всех сторон. Достал небольшое зубило и молоток, постучал. Взял лупу, изучил Знаки.
Убедившись, что впарить подделку не пытаюсь, вынес вердикт:
— Нынче принять не смогу, денег в кассе столько нету. Ежели желаете сдать, приходите через два дня, подготовлю нужную сумму.
Спрашивать, где я взял этакое чудо, не стал. Видать, догадывался, по какому адресу пошлю.
— А нужная сумма — это сколько?
— По восемьдесят империалов за Знак. Всего, получается, двести сорок.
— Странно. Я слышал, что по сто за Знак принимают.
— Представления не имею, где вы могли такое услышать. — Приёмщик сделал непроницаемое лицо. — У нас стандартный прейскурант, утверждённый государевой казной.
— Ясно. Ну, стандартный так стандартный. — Я запихнул пластину обратно в мешок. Развернулся, чтобы уходить.
— Ходят слухи, что по более высокой цене можно сдать перекупщикам, — остановил меня у порога голос.
Я вернулся. Вытащил из кошеля серебряный рубль. Небрежно обронил его на прилавок и прикрыл ладонью.
— Перекупщикам?
— Да, ходят такие слухи. — Приёмщик жадно смотрел на мою ладонь.
— А они эти пластины куда сдают? Если казна принимает по восемьдесят?
— В частные коллекции. В столице немало богатых сумасбродов, желающих заполучить старинные диковины.
— И кто же самый известный коллекционер?
Приёмщик замялся. Я поставил рубль на ребро и раскрутил.
— При мне как-то называли одно имя… Не уверен, что правильно запомнил… Вы же понимаете, это дело такое…
— Понимаю-понимаю. Ну?
— Барон Дельвис. Самый известный коллекционер Петербурга.
— Понял.
Я прихлопнул крутящуюся монету ладонью, пододвинул к приёмщику. Исчезла она раньше, чем я успел моргнуть.
Кости, полученные с кикиморы, и часть тех, что получил с ящеров (за вычетом заначки для мастера Сергия) я сдал по весьма приятному курсу. Жаль, с каждой костью сюда не набегаешься.
А выйдя из приёмного пункта, покрутил в голове имя. Барон Дельвис.
Уверен, что прежде его не слышал. Хотя прежде я и в столице не бывал. Продавать пластину, разумеется, не собирался ни ему ни кому бы то ни было, проблему финансирования, слава тебе господи, решил. А вот с какой целью собирают такие «коллекции» — этот вопрос меня интересовал очень живо.
Государевой-то казне, понятно, до звезды, что там охотники сдают. Бюрократическая машина — штука тяжёлая и неповоротливая, неповоротливей, чем она, только чиновники на местах, навроде пореченского губернатора. Которым в принципе на всё плевать, абы жалованье платили. Дай бог, если пластины хоть в переплавку не отправляют.
Хотя не отправляют, вероятнее всего, не в силу уважения к памятникам старины, а потому что не существует технологий, способных плавить такие металлы. Вон, приёмщик при мне по пластине зубилом колотил, и хоть бы хны, ни царапинки.
А вот так называемые частные коллекционеры — это совсем другой расклад. При условии, конечно, что их коллекционерство — не аристократическая придурь, и тому же Дельвису не пофиг, что собирать, пластины или золотые фаллоимитаторы. Если окажется, что Дельвис собирает именно пластины, да ещё с каким-то умыслом — тут мне становится уже очень интересно. Чем я хуже Дельвиса, спрашивается? Мне наверняка такое тоже надо.
Вопрос с Дельвисом следовало провентилировать. Знакомый в столице у меня был единственный, Ползунов. К нему я и отправился.
* * *
— Барон Дельвис? — переспросил Ползунов. Собрал лоб в морщины и задумчиво его потёр. — Сам-то я, как вы знаете, не потомственный аристократ. Государыня мне личное дворянство пожаловали за инженерные заслуги, однако своим я от этого в светском обществе не стал. Мне, впрочем, не больно и надо, моя мастерская — куда милее всех салонов. Так что много я вам не расскажу. Всё, что знаю: Дельвис — фамилия известная и уважаемая, предок нынешнего барона — сподвижник великого императора. Но нынешний барон, несмотря на свои чины и богатство, ведёт себя чрезвычайно скромно. В свете почти не появляется, много путешествует. Ходят слухи, что собирает всякие
