вот как проходило типичное становление молодого флотского офицера в Кронштадте в конце 30-х годов XIX века. Из воспоминаний выпускника Морского корпуса художника-мариниста А. П. Боголюбова; «Меня выпустили, как говорилось, в «семнадцатую тысячу» (17-й экипаж 2-й флотской дивизии), хотя не было мне семнадцати полных лет. Прозимовали мы в Питере важно. Кровь кипела ключом, а денег было не ахти много. Мать моя была небогата, давала что могла, не более пятнадцати рублей в месяц. Жалованье все шло на вычет за обмундировку, да за разные корпусные побития. Причем, как слышно, вычитали с нас и за потраченные розги, но я счета не видел, а потому и не подтверждаю… Пришла пора ехать в Кронштадт. Экипаж шел в поход, а потому вскоре я туда отправился… Служба и разгульная жизнь отнимали все время. Второю флотскою дивизиею командовал вице-адмирал Александр Алексеевич Дурасов, у которого я впоследствии был личным адъютантом до его смерти. Дурасов был весьма почтенный человек, тогда ему было лет шестьдесят, он был товарищем Михаила Андреевича Лазарева и Беллинсгаузена. В сражении при Афонской горе в 1807 году был сильно ранен в голову, так что лежал трое суток без признаков жизни и его уже обрекли бросить за борт. Он был человек читающий, образованный, служил в Англии волонтером, а потому владел языком, а также и немецким. Жена его, Марфа Максимовна, была очень умная и светская женщина, по рождению Коробка, дочь бывшего главного командира Кронштадтского порта, того самого, который, ехав в Петербург, был опрошен шутником-офицером на Гаванском посту. «Кто едет?» Лакей говорит: «Коробка». — «Ну а в коробке-то кто?» (возок был старомодный.) — «Тоже Коробка!» — ответил сам адмирал Офицер сконфузился. У него было три дочери. Первая вышла за адмирала Авинова, вторая за Дурасова, третья за адмирала Лазарева. Был сын, Федор Коробка, очень жеманный и женственного воспитания, хорошо вязал и вышивал гладью. Все барыни были бойкие, умные, острые. Слыли за матерей-командирш и за великих сплетниц, что при таком светском воспитании было очень любопытно и поучительно для всех. Вместе со мною поступил в экипаж мой товарищ по Корпусу мичман Леонтий Леонтьевич Эйлер, с которым мы остались друзьями до старости. Он был малый добрый, честный, веселый и неглупый. С ним мы частенько живали вместе, и не раз придется в моих нехитрых записках о нем упоминать. Эйлер был внук знаменитого академика Эйлера, математика. У дивизионного адмирала был назначен вечер, на который он меня и Эйлера пригласил потанцевать после нашей официальной явки. Дико было очутиться вдруг в кругу вовсе незнакомых адмиралов, капитанов и других сановников и офицеров. Но когда заиграла музыка, старшая дочь Дурасова Марфа Александровна подошла к нам и сказала: «Отец мне велел с вами обоими танцевать. Хотите?» «Хотим», — ответили мы оба в один голос с Эйлером. «Ну, так пойдемте». И мы пошли вальсировать поочередно, а потом она нас представила разным девицам, и мы до ужина плясали без устали. Итак, первое впечатление было приятное. На другой день пошли отыскивать товарищей. Устроились, конечно, на храпок, нищенски, жили впятером, валяясь на полу, но не грустили, ибо скоро приобвыкли. Дулись в Летнем саду в кегли до изнеможения. Но пришла пора служить. Корабль наш назывался «Вола». Был о 84 пушках. Правильнее его было называть «Воля» в память взятия укрепления «Воля» в польском мятеже, но Государь Николай Павлович чужой воли не допускал, потому-то так его и окрестил. У острова Сикоря адмиралу Дурасову вздумалось поманеврировать. Шли в кильватер. Сигнал — «Поворотить оверштаг всем вдруг». Стали ворочать, корабль 15-го экипажа «Фершам-пенуаз» и даванул в «Волу», в правую раковину, а себе снес левую. Как тут быть? Делать починку серьезную некогда Судили-рядили и придумали. Так как я имел репутацию художника, то и меня призвали. «Можно, — говорю, — когда обобьют корму парусиной, то берусь по ней раскрасить окна, чешуи разные и тяги отведу». И точно, лицом в грязь и не ударил. Когда все было подготовлено, парусина вымазана сажей, отъезжал я на приличное расстояние и командовал старшему маляру — черти мелом так да этак. И после сам, подвесясь на беседку, исполнил работу, как следует, так; что получил от командира Шихманова полную благодарность. С «Волы» взяли пример и для «Фершампенуаза».
Как правило, между собой офицеры в Кронштадте жили очень дружно. Зачастую те, кто были хоть немного побогаче, фактически подкармливали своих более бедных сотоварищей. Из воспоминаний офицера и литератора Ф. В. Булгарина «Первые из молодых людей, с которыми я познакомился в Кронштадте, были мичман Селиванов (помнится, Александр Семенович) и друг его лейтенант Семичевский, добрые и, как говорится, лихие ребята Селиванов жил открыто, по своему состоянию, и часто приглашал приятелей на солдатские щи и кашу…»
* * *
Значительно отличалась от службы строевого офицера служба штабных офицеров и адъютантов при больших начальниках. Вот как описывает свое адъютантство уже знакомый нам художник-маринист, а тогда еще лейтенант А. П. Боголюбов: «Тут жизнь моя изменилась, я поступил личным адъютантом к Александру Алексеевичу Дурасову, нашему дивизионеру (командиру дивизии. — В. Ш.), и сделался членом его семейства, ибо обязательно ходил к нему обедать каждый день… Теперь служба моя при адмирале давала звание флаг-офицера, так что поход 1846 года я уже совершил на 110-пушечном корабле «Император Александр I». Проплавав обычным образом, пришли на зимовку в Ревель. Адмирал поселился на Нарвском форштадте. Следовательно, и я нанял вышку поблизости. Здесь жизнь была другого сорта и товарищество изменилось против кронштадтского. Дурасова все уважали, начиная со старика графа Гейдена (герой Наваринского сражения, в ту пору начальник Ревельского порта. — В. Ш.), а потому опять дом его был центром общественной жизни. К Рождеству я уже имел много знакомых между баронами, графами и дворянами города Ревеля. Весь город давал балы и вечера, весьма аристократические… В сентябре было здесь крупное событие. Это похороны нашего славного первого кругосветного мореплавателя, директора Морского корпуса адмирала Ивана Федоровича Крузенштерна. Умер он в своей мызе Ассе. Печальная церемония началась на Петровском форштадте и шла в Вышгородскую лютеранскую церковь, где он и погребен. Его встретили все три экипажа зимующих здесь кораблей. Войском командовал мой дивизионер А. А. Дурасов… По выходе в море, раз в кают-компании во время штиля офицерство наше развеселилось, и я начал лаять собакой, изображая сердитую и, наконец, вой, когда ее бьют. Адмирал, каюта которого была над нами, в это время сидел у окна и, услышав лай пса, позвал камердинера Степу и спросил его: «Да разве на корабле есть собаки и у кого?» «Да это наш адъютант потешается,
