ватой, смоченной йодом, Игорь чуть ли не заорал:
– Мне же больно!
– Терпи, рыцарь, во имя прекрасной дамы.
После обработки ран, оказавшихся не такими уж и страшными, Рита села рядом с ним на скамейку. С минуту они молчали.
– Прекрасно, – вдруг негромко сказал он.
– Что прекрасно? Что собака не съела?
– Да нет. Я невкусный. Прекрасно то, что мы уже на «ты».
– Ох, и несносный же ты тип, комсомолец Званцев, – сказала она и вздохнула. – Как до дома добираться будешь? Милиция арестует такую подозрительную личность.
Но Званцев был в веселом настроении:
– Как-нибудь доберусь до родной общаги. Впрочем, если милиция заберет, обращусь к одному известному адвокату, между прочим, любителю сирени.
– Да ну тебя. Лучше думай, что будешь делать. Твои штаны годятся разве что на половую тряпку. Дядины дать? Так он тебя на голову ниже и в два раза шире. Впрочем… – Рита поднялась. – Я сейчас.
Вскоре она вернулась, держа в руках какой-то большой сверток.
– Что это? – недоуменно спросил он.
– Встань, примерь.
Игорь поднялся, с горечью глянул на свои порванные брюки и развернул сверток. Там был старый рыбацкий плащ.
– Дядин, – пояснила Рита. – Это единственное, что я могу сделать для тебя.
Званцев примерил плащ. Тот был широковат, но по длине вполне подходил, порванные места брюк вроде как прикрывал. Ритиному дяде плащ, очевидно, доставал до пят.
– Ну все, дорогой подзащитный, прощай, – раздался голос Риты.
Вокруг было еще светло. Званцев с затаенной улыбкой смотрел на ее широкое, слегка скуластое лицо, на густые темно-русые, спадающие до плеч волосы и ловил себя на мысли, что еще день назад не знал о существовании этой девушки.
– Почему же сразу прощай? Лучше сказать «до свидания».
– Нет-нет, прощай. Вряд ли мы когда-нибудь еще раз с тобой увидимся. Больше не совершай необдуманных поступков.
Последние слова Маргариты задели его за живое.
Он запахнул плащ и заявил:
– А я уверен в том, что мы увидимся, причем довольно скоро.
– Почему ты мне об этом не сказала? Ведь я твой сын? Ближе тебя у меня никого нет. – Игорь тяжело дышал, глядя на мать.
Антонина Васильевна отложила прочитанное письмо в сторону, присела на старенький диван и заплакала.
Игорю стало ее жаль. Мать он любил и всегда защищал от нападок отчима.
Он сел рядом, нежно обнял ее за плечи и сказал:
– Прости, я погорячился. Но войди в мое положение. Мне скоро двадцать три, а я даже не знал, что мой отец жив и у меня есть брат и сестра.
В нерабочие дни, а такими в 1938 году были 6, 12, 18, 24 и 30 числа каждого месяца, Игорь Званцев приезжал домой проведать мать. Да и по родной Москве скучал. От подмосковного городка, где он работал по распределению после института, до столицы было чуть больше часа езды автобусом или вечерним поездом. В Москве семья имела две небольшие комнаты в коммуналке, в которых до отъезда Игоря и ухода отчима Бориса Семеновича они жили втроем.
После разговора с сыном Антонина Васильевна постепенно приходила в себя. О том, что ее бывший муж и отец Игоря жив, она знала. Но известие об этом получила тайно, поэтому молчала. И вот сейчас после прочтения письма, которое привез с собой Игорь, Антонина Васильевна поняла, что придется обо всем рассказать сыну.
Это произошло почти три года назад, в сентябре тридцать пятого, когда Игорь был еще студентом. В тот вечер она возвращалась из школы, в которой преподавала немецкий язык. В небольшом скверике, который прилегал к зданию школы, на лавочке сидел мужчина. Длинное черное пальто, такого же цвета кепка с широким козырьком, поднятый ворот.
Антонина Васильевна не обратила на него внимания, спокойно шла своей дорогой. Но едва она поравнялась с ним, этот человек поднялся. Роста он был среднего, в плечах не особо широк, лица почти не видно. На город надвигались осенние сумерки.
– Званцева Антонина Васильевна? – глухим голосом спросил мужчина.
– Простите, но я Валицкая.
– Ах да, конечно.
– Что вам угодно?
– Мне угодно передать вам, что ваш муж Званцев Николай Порфирьевич жив-здоров. Ныне он проживает в Праге.
Это сообщение было настолько неожиданным, что она даже не среагировала на начавшийся дождь. Зонтик в ее руках так и остался нераскрытым.
– Кто вы? Представьтесь, пожалуйста.
Человек в длинном пальто и кепке был, похоже, готов к такому вопросу:
– Антонина Васильевна, поверьте, мое имя вам ровным счетом ничего не скажет. Могу только сказать, что с Николаем Порфирьевичем мы воевали в одном полку.
Дождь усилился, зонт пришлось все-таки раскрыть.
– Вы, наверное, тоже из Праги? – спросила Антонина Васильевна.
– Прошу извинить, но сказать вам правду я не могу, а лгать не приучен.
Наступила пауза. Капли дождя шлепали по поверхности зонта, шелестели в листве деревьев.
Мужчина первым нарушил молчание:
– Если вам будет угодно написать Николаю Порфирьевичу письмо, то я завтра жду вас здесь в это же время. В ваших интересах никому не рассказывать о нашей встрече.
– Даже сыну?
– Никому. Но я думаю, что сын со временем все узнает. – Он склонил голову в прощальном поклоне и собрался уходить.
Но голос Антонины Васильевны остановил его:
– Подождите. Я все-таки не могу довериться человеку, не зная его имени.
Несколько секунд человек в пальто и кепке размышлял, испытующе глядя на нее, потом негромко, но четко произнес:
– Поручик Разумовский Юрий Арнольдович! Честь имею!
В ближайшую ночь Антонина Васильевна не сомкнула глаз. Борис Семенович похрапывал, часто переворачивался с боку на бок. В соседней комнате безмятежно спал сын.
Она лежала на спине, упиралась взглядом в черный потолок, и размышляла:
«Значит, Николай жив. Но почему он дал знать о себе только сейчас? Попал в плен? Встретил и полюбил другую? Скорее всего, так. Стоит ли после этого поддерживать с ним связь? Да, конечно. Ради Игоря. Но как сказать сыну? Ведь тот человек в длинном пальто, назвавшийся Разумовским Юрием Арнольдовичем, просил никому не говорить, заверил меня, что сын со временем узнает об отце».
Антонина Васильевна решила написать. На следующий день в школе у нее не было занятий. Борис Семенович ушел на работу, сын – в институт. Она села за письмо, но ничего не получалось. Женщина рвала бумагу, садилась писать заново.
Когда настало время встречи, Антонина Васильевна почувствовала сильное волнение и даже испуг. А вдруг арестуют? Муж, хоть и бывший, за границей.
На следующий день вечером дождь лил еще сильнее. Антонина Васильевна прождала десять минут, двадцать, полчаса. Но Разумовский Юрий Арнольдович в скверик так и не
