Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 80
– Едва ли Антонине Генриховне нужен был молоток, чтобы разделаться с бывшим мужем своей дочери, – засомневалась я. – Достаточно было взвыть погромче… Интересно, что привело его среди ночи к Милочке? Пока мне ясно только одно – Эдика убил вполне живой человек. Не боящийся привидений. Помните возню, а потом грохот после относительно долгого молчания покойницы? Наверное, осипла.
– Это когда Наталья Николаевна чай пролила, а я лужу вытирала? – спросила дочь.
– Я ничего не проливала. Пока в своем уме. Это твоя мамочка ручонками махала… Ну не важно. Я тоже помню этот грохот.
– Очевидно, в этот момент Эдика ударили, он упал. Еще один контрольный бабах молотком, и на него свалили ту часть вагонки, которую до этого не развалила Милка.
– Слу-у-ушайте, а не могла Милка сама все организовать? Может, Эдик достал ее так, что она наняла киллера, а нас пригласила, чтобы обеспечить себе алиби… Хотя тут две, нет, три загвоздки: потусторонний голос Антонины, а я подтверждаю его подлинность, затем «скорая» – потребовалась госпитализация Милки. Я сама говорила с врачом. Ей действительно было плохо. И наконец Фимка. Нет, Фимка, пожалуй, здесь ни при чем. Да, надо Гришку выручать!
Гришку действительно было жалко – парень явно пострадал ни за что. Почему-то следствию не пришлось по душе его редкостное рвение – ближе к ночи приняться за расчистку дорожки на участке Дашковской Людмилы Станиславовны. Оправдание, что с утра у матери намечалась большая стирка, где важно было его непосредственное участие в качестве балласта к стиральной машине, во внимание не приняли. Кроме того, не поверили, что, очищая от снега крыльцо, он не заметил открытой двери в дом. Сам-то он уверял, будто дверь была закрыта. Ни его мать, ни сестра не могли с точностью сказать, когда он вернулся домой. Да и Гришка точно не помнил. Утверждал только, что в начале второго ночи. Говорил, ему позвонили с завода и велели приехать – авария. Даже выслали за ним машину. Часы на кухне показывали один час и двадцать пять минут. Правда, они на пятнадцать минут спешили. Он подождал-подождал, оделся, да и пошел навстречу машине.
По результатам экспертизы смерть Угрюмцева Эдуарда Вениаминовича наступила в результате двух ударов тупым твердым предметом в затылочную часть головы. Этим тупым твердым предметом мог быть молоток, изъятый в качестве вещественного доказательства по делу. Точные данные о времени смерти устанавливались.
Гришка не признал молоток в качестве своего рабочего инструмента. Зато его легко опознала Вера Семеновна – Гришкина мать. Этим молотком она раньше колотила по спрессовавшемуся в мешке сахару. Когда пропал отбойник, не помнит – давно в кладовку не лазила, выручал запас из трехлитровых банок. Потом и Григорий молоток опознал – он пользовался им в ходе стройки у соседки Дашковской.
На второй день, во вторник, Гришку выпустили под подписку о невыезде. Все это мы узнали от него самого – подвозили к дому. Еще более похудевший и злой, он возвращался из места предварительного заключения, и, сойдя на автобусной остановке, по дороге домой остервенело месил ногами грязный снег, а мы с Наташкой, не выдержав укоров совести и слегка подрагивая от страха, ехали кормить кошку. Два предыдущих дня, как мы надеялись, за ней должна была ухаживать Лиза. Но кто ж знает? Ее мобильный номер по-прежнему молчал.
Милочку оставили в кардиологическом отделении больницы, расположенной на Ленинском проспекте как минимум на десять дней. За дополнительную плату она лежала в отдельной палате, заставленной банками с цветами, с телевизором, но неисправным. В короткие паузы между нашествием посетителей, опять-таки за дополнительную плату лезущих напролом с соболезнованиями в любое время, мечтала хоть немного поспать. Тем более что ей кололи релаксанты. Наша задача была простой – душевная терапия.
Перед нами она даже не стала прихорашиваться.
– Надоело! – заметила она с раздражением. – Корчу из себя томную идиотку, у которой «сердце прихватило». Причем сообщаю это так, чтобы посетители думали-дурью маюсь. А у самой Эдька из головы не идет… На похороны меня отсюда не выпустят, девчонки на работе обещали все организовать… А я ведь с ним даже не простилась! Боже, какой ужас!
Слезы ручейком потекли из разом покрасневших глаз.
– Мила, ты с ним простилась много лет назад. И тебе крупно повезло! – осадила ее я. – Хоть по ночам отоспишься без своих кошмаров. Кошка под надзором. А за десять дней…
Дальше я хотела сказать: «отдохнешь, придешь к правильному решению в отношении дома… Да и мало ли что изменится за эти десять дней?» Но вместо этого дала обещание, что мы с Наташкой сами разберемся в этом кошмаре. И только потом взглянула на подругу. Как мне показалось – уверенным взглядом.
Наверное, он был недостаточно уверенным.
– Ты сама-то веришь в то, что плетешь? – фыркнула подруга. – Я разбираться с покойниками не собираюсь. Лично у меня к ним нет никаких претензий. Зато у Антонины Генриховны претензий всегда было много. Она считала, что я дурно влияю на Милку. Но разве на больных обижаются? – Наташка покосилась на Милочку. – Ты уж извини, моя дорогая, но твоя мама просто помешалась на своем благородном происхождении. Ее, конечно, можно понять – всю жизнь крепилась, маскировалась под крепостную, а тут, со мной, как прорвало! Без конца учила меня хорошим манерам. Я как-то выдала собственному папеньке тираду о том, что он мужлан и ведет себя непозволительно грубо по отношению к маменьке – она вовремя слиняла в комнату к соседям от начинавшегося скандала и оттуда под прикрытием Тамары Викторовны, уменьшенной копии нашей Анастас Ивановича, вела скрытый бой. Папенька, будучи в достаточно сильной степени опьянения, моих слов не понял и слегка ошалел. Сел на стул, энергично потряс головой и поманил меня пальцем. Я, не будь дурой, вовремя удрала, успев закрыть дверь комнаты на ключ… Ох он и орал!.. В основном интересовался «за что боролись?!» и обещал выбить из меня всю дворянскую дурь. Я тогда сразу поняла, что Антонина Генриховна значительно отстала от жизни.
– Очевидно, папенька перестарался, – огрызнулась я. – Слишком много выбил из тебя. Нужного и полезного…
– Да он меня за всю жизнь пальцем не тронул! Мать гонял. Почему-то именно на ней вымещал злость то на коммунистов, то на демократов… Словом, кто под руку, точнее, на язык попадался, тому и доставалось. Но это недолго продолжалось. Нам повезло – соблазнился на Марго из какой-то деревни, а назад мы его не пустили, как она нас ни уговаривала… Милка, ты чего?
А Милка старательно боролась со слезами. Наташка, не доведя до конца повесть о своем детстве, мигом ее поддержала. И сквозь слезы стала уговаривать не расстраиваться и не обижаться, поскольку хорошо помнит ее родную маму как доброго и душевного человека. Просто эти качества в ней были хорошо замаскированы. Антонину Генриховну, единственную в коммуналке, побаивался Наташкин отец, к ней бегала за умными советами мать, и саму Наташку она не раз выручала…
Пора было вмешиваться, раз релаксанты Милочке не помогали, а Наташкина душевная терапия вызывала реакцию отторжения.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 80
