и не является важным в жизни людей, сопряжено с серьезным риском, что многие важные вопросы не получат достаточного отражения в общественных дебатах, и это несмотря на заявления сторонников счастья о том, что оно является надежной мерой для получения более субъективной информации, которую не учитывают другие показатели.
Но методологические проблемы далеко не единственные и даже не самые важные. Немаловажно поставить под сомнение результаты, получаемые от возведения счастья в ранг политического критерия первого порядка. Например, резонно задаться вопросом, положив его в основу: не использует ли политика концепт счастья в качестве дымовой завесы, скрывающей более важные и структурные политические и экономические проблемы. Эти сомнения появились еще в период пребывания у власти премьер-министра Великобритании консерватора Дэвида Кэмерона. В 2010 году, сразу после объявления о самом масштабном сокращении бюджета в истории страны, Кэмерон заявил, что Великобритания должна принять счастье в качестве национального показателя прогресса. Консерватор отложил в сторону экономические проблемы, вместо этого сосредоточившись на продвижении среди населения совершенно новой идеи, что «пришла пора признаться, что в жизни есть нечто большее, чем деньги, и пора сосредоточиться не только на ВВП, но и на ВУБ – всеобщем уровне благополучия». Перемещение фокуса на индивидуальное и всеобщее счастье было совершенно очевидной стратегией с целью отодвинуть на второй план и отвлечь внимание от более объективных и сложных социально-экономических показателей благосостояния и уровня жизни, таких как перераспределение доходов, материальное неравенство, социальная сегрегация, гендерное неравенство, здравоохранение, коррупция и прозрачность, соотношение существующих возможностей по отношению к предполагаемым, социальные пособия или уровень безработицы. Израильтяне, например, любят с гордостью демонстрировать свой очень высокий рейтинг в мировых показателях счастья, как будто эти рейтинги могут скрыть тот факт, что в их стране один из самых высоких уровней неравенства в мире и продолжающаяся оккупация.
Аналогичную озадаченность можно выразить и сегодня, когда страны с массовой нищетой, постоянными нарушениями прав человека, высоким уровнем недоедания, младенческой смертности и самоубийств, такие как Объединенные Арабские Эмираты и Индия, решили использовать показатель счастья для оценки влияния своей национальной политики. В 2014 году премьер-министр и правитель Дубая шейх Мохаммед ибн Рашид Аль Мактум распорядился установить по всему городу сенсорные экраны для получения в режиме реального времени информации об удовлетворенности людей. Заявленная цель – создание «самого счастливого города в мире». За этой мерой в 2016 году последовало объявление о самой масштабной реорганизации правительства за всю сорокачетырехлетнюю историю страны, которая включала, в качестве главной реформы, формирование «Министерства счастья» для создания «общего блага и удовлетворения». В связи с этим новый министр счастья Охуд Аль Руми заявила каналу Си-эн-эн, что роль страны заключается в «создании среды, где люди могут процветать, раскрывать свой потенциал и выбирать быть счастливыми», добавив, что «мы в ОАЭ очень ценим счастье. Я очень счастливый и позитивный человек, и я выбираю быть счастливой каждый день, потому что именно это движет мною, мотивирует меня, придает смысл жизни, поэтому я всегда выбираю видеть стакан наполовину полным». Нечто подобное произошло и в Индии, где мистер Чоухан, любитель йоги и член правящей партии БДП во главе с премьер-министром Нарендра Моди, заявил, что «счастье приходит в жизнь людей не только с материальными благами или развитием, но и путем привнесения позитива в их жизнь».
Но, возможно, одним из важных последствий измерения счастья является то, что это позволяет решать деликатные политические и экономические вопросы, казалось бы, неидеологическим и чисто технократическим способом. Будь то оценка программы вакцинации, школьного образования или изменений в системе налогообложения, общий показатель счастья считается объективным критерием. Например, в отношении налогов Адлер и Селигман утверждают, что счастье может «помочь политикам разработать оптимальные налоговые структуры, которые максимизируют налоговые поступления без снижения благосостояния общества»68. Таким образом, налогообложение должно быть не вопросом политического или общественного мышления, а техническим вопросом о количестве счастья, которое получат люди. Кроме того, эти авторы утверждают, что подобная логика должна применяться как к этическим, так и к политическим вопросам.
Например, как общественность может принимать легитимные решения по спорным с точки зрения морали вопросам, таким как проституция, аборты, наркотики, наказания и азартные игры? Внутренне последовательные аргументы могут быть приведены как за, так и против этих вопросов. Однако ценности отдельных личностей или небольших групп редко совпадают. Одним из преимуществ использования показателя благополучия для принятия решений в области государственной политики является субъективный характер самих инструментов самоотчета. В таких случаях субъективные показатели предпочтений населения, которые отражают личные ценности и жизненные цели людей, предоставляют политикам демократический и справедливый (с утилитарной точки зрения) инструмент для принятия решений по вопросам, связанным с этическими проблемами69.
Неравенство – один из самых актуальных и наиболее ярких примеров. Согласно последним исследованиям и вопреки утверждениям многих других экономистов, что идея социального минимума, перераспределение и равенство необходимы для процветания, достоинства, признания и благосостояния общества70, исследования крупных баз данных, похоже, теперь доказывают, что неравенство доходов и концентрация капитала напрямую зависят от счастья и экономического прогресса, особенно в развивающихся странах. Очевидно, что неравенство сопровождается не возмущением, а «фактором надежды», согласно которому бедные воспринимают успех богатых как предвестие возможностей, что вселяет в них надежду и счастье, которые мотивируют к процветанию. Впрочем, это никого не удивляет. Меритократические и индивидуалистические ценности, лежащие в основе счастья, скрывают фундаментальные классовые различия и одобряют конкуренцию в неравных системах вместо того, чтобы продвигать сокращение экономического неравенства. В связи с этим новые экономические исследования счастья утверждают, что чем глубже неравенство, тем больше возможностей индивиды видят для себя в будущем, а значит, тем больше счастья оно приносит. Келли и Эванс, например, недавно пришли к выводу, что «неравенство доходов связано с бо́льшим уровнем счастья». Этот «ключевой факт», продолжают они, применим в основном к развивающимся странам, в то время как неравенство в развитых странах «не имеет никакого отношения» к счастью людей, «не вредит, но и не приносит пользы»71. Последствия для политики, направленной на снижение неравенства, кажутся очевидными: их просто не должно быть.
Огромные усилия прилагались и продолжают прилагаться для уменьшения неравенства доходов. Многие готовы пожертвовать экономическим ростом ради преодоления этого неравенства. Наши результаты показывают, что эти усилия в значительной степени ошибочны: в мире, каким мы его знаем, неравенство доходов в обществе в целом не снижает субъективное благосостояние индивидов. В развивающихся странах неравенство, на самом деле, увеличивает уровень счастья. Это указывает на то, что прикладываемые сегодня усилия таких организаций, как Всемирный банк, направленные на снижение неравенства доходов, потенциально вредны для
