Моего плеча едва касается плечо Макса. Перевожу взгляд – брат, запрокинув голову, смотрит в темнеющее небо. Его скулы такие острые, что можно порезаться… Уши закладывает странная запредельная тишина. Он красивый. Значит ли это, что красива и я?..
Ли, покусывая травинку, задумчиво произносит:
– Знаете, люди, я почему-то уверен, что именно этот момент буду помнить даже спустя пятьдесят лет. – Он откидывается на локти и глубоко вздыхает.
– Жаль только, что здесь сейчас нет Славки… – добавляет Ротен. – Кома, о чем задумался?
– О том, что когда-нибудь, спустя много лет, мы все будем протирать в офисе штаны за двадцаточку, иметь семьи, ипотеку, и из развлечений у нас останутся лишь поездки в гипермаркет по выходным. Наш запал пройдет, жизнь станет размеренной и бессмысленной… Все это когда-нибудь случится и с нами. – Макс переводит взгляд с неба на нас.
И мне кажется, что он действительно только что побывал на небе, но в нем никого не увидел, оттого его глаза переполнены болью, страхом и тоской…
Оказывается, в редкие сокровенные минуты Макс может быть и таким.
Как мало я его знаю. И впервые в жизни так сильно, до дрожи, за кого-то беспокоюсь.
– Послушай! – Мои слова выходят хриплыми. – Ты прав: мы все когда-нибудь станем взрослыми… Но мы не обязаны жить именно так. А вы: ты, Ли, Ротен – уже сейчас можете сказать, что не зря пришли в этот мир!..
– Нам еще есть к чему стремиться! – подает голос Ли. – Я хочу стать врачом. Спасать жизни людей – это очень круто. Ну, и девочкам нравится…
– Ли, проституцией ты заработаешь гораздо, гораздо больше, – возражает Ротен и срывается на смех. – Подумай, возможно, это твое истинное призвание?
Ли пихает Ротена в ребра.
– А твое призвание – играть в ужастиках без грима! – возмущенно парирует он.
– Не, я буду поступать на физмат…
Макс снова становится беспечным и веселым, встает, сдувает челку со лба и громко произносит:
– Так, достали! Философы хреновы. Врачи… Физики… а я вот хочу покататься на «Феррари»! Хоть один раз в жизни покататься на гребаном «Феррари»!
Мы не расходимся до темноты: спорим, прикалываемся и смеемся как больные.
…Эти летние сумерки наполнены тенями чудес, сказок и детских снов. А еще – гулом уходящих вдаль поездов, шорохом трав, запахом цветов и гари… надеждами, мечтами и верой.
Рядом со мной новые, но настоящие друзья.
Рядом со мной тот, кто дал мне все это.
* * *
Дома я мечусь в своей кровати, заворачиваю в узлы одеяло, терзаю подушку. Приказываю себе держать глаза закрытыми, и постоянный контроль над прикрытыми веками сводит меня с ума. Мне снится большой дом, сводчатые окна в пустой гостиной, больничные палаты, лестницы, крюки, растерзанные тела…
До тех пор пока кто-то теплый не ложится со мной рядом.
Глава 22
Не уходи.
Как только уходит солнце, небо становится бледным, а день – холодным и мрачным. Как только уходит лето, осенние ветра выдувают из жилищ остатки тепла. Как только твое сердце перестает биться под моим ухом, замедляется и мой пульс.
* * *
Все дни мы носимся с различными поручениями, и отпечатки наших кедов навечно остаются в городской пыли. На этой неделе мы собирали за городом клубнику, и мои руки покрылись солнечными ожогами, но я не жаловалась – только еще яростнее стремилась к новым свершениям. И они не заставили себя долго ждать: одинокая женщина три вечера плакалась нам, всем четверым, рассказывая о своих проблемах, – счет пополнился на тридцать тысяч. Ли и его сумасшедшая фанатка изображали пару перед ее подругами – десять тысяч. Ротен починил чей-то ноутбук – пять тысяч. Еще он взялся за ремонт и моего телефона, но честно предупредил, что замененные детали будут китайскими.
Все это время сердце растерянно сжимается от едва заметной, очевидной только для меня перемены: Макс превратился в странно тихого, задумчиво отстраненного холодного человека. Эти изменения в нем откровенно пугают. Каждую ночь мы засыпаем вместе, но каждое утро он быстро разжимает объятия и уходит.
В течение дня, случайно соприкасаясь локтями, расходясь в узких дверных проемах, сталкиваясь под столом коленками, мы отскакиваем друг от друга, как пугливые птицы. Не желаю, чтобы он понял, насколько это ранит глупую девочку Герду. А ранит ее это чертовски больно.
В затяжных марафонах по городу, с рюкзаком наперевес, я бегу вслед за братом и с упорством маньяка клею и клею листовки с криком о помощи. Клею их поверх сорванных. Снова и снова.
* * *
С утра стеной льет дождь, капли шарахают по стеклам и карнизу, с шипением присоединяются к ручьям на асфальте и уплывают через ливневки и подземные коммуникации в далекие дали, чтобы снова стать морем.
Хрустальная, давно состарившаяся люстра в полумраке загадочно подмигивает стекляшками с потолка. В гулкой комнате только он и стены защищают от дождя, создают иллюзию защиты от всего мира.
Не хочу впускать в голову ни одной мысли, но мне приходится продрать глаза, потому что откуда-то со стороны дивана доносится забористый матерный загиб.
Макс ожесточенно переписывается с кем-то со своего видавшего виды смартфона, а потом тот принимается отчаянно жужжать.
– Алло! Да, Кома… Максим. Что? Ага… Да. Блин, вы сейчас серьезно? – И он долго вслушивается в голос на линии.
Нажав на отбой, Макс в два прыжка подскакивает к моей кровати, по-турецки садится на пол возле нее и варварски меня тормошит. Его усталые глаза снова светятся заразительным дурацким азартом с отливом безумия.
– Израненный солдат! Подъем! Есть дело!
* * *
Ротена и Ли видно издалека: перевесившись через перила у входа в городской Дворец молодежи, они соревнуются в харкании на дальность. С переменным успехом перепрыгивая лужи, мы с Максом спешим к ним, и после шумного приветствия братец обрисовывает ситуацию.
…Все утро какая-то дама ездила ему по ушам, пытаясь внушить, что она из министерства культуры. Она задвигала какой-то бред о том, что газета «Вечерний город» заинтересовалась историей их группы и сбором средств, и предлагала при поддержке самого министра устроить для Вани благотворительный вечер. В завтрашнем номере газеты выйдет большая статья обо всем этом.
– Нам предлагают сыграть на этом вечере, выпрыгнуть из штанов, но заставить спонсоров отстегнуть для Ваньки денег… Хоть «Разлуку» спеть, но слезу вышибить!
Ли плюет под ноги:
– Мое имхо, что это полный отстой…
– Один хрен нам придется это сделать. – Ротен наклоняется, забирает свой рюкзак и вешает его на плечо. – Где тут вход?
Мы заходим в фойе, украшенное лепниной и устланное красными ковровыми дорожками, поднимаемся по мраморной лестнице на второй этаж, через боковой вход вываливаемся на пыльную сцену. Огромный бородатый дядька, представившийся звукорежиссером, глубоким баритоном разъясняет, что все инструменты в нашем полном распоряжении, репетировать можно по два часа каждый день до самого выступления, и выплывает из зала вон.
