доставляло ему удовольствие. Инженер-бельгиец скучал, на его губах застыла натянутая улыбка. Долорес меняла одну нетронутую чашу со льдом на другую.
– Кто мой самый большой враг? – спросил меня Патрокл.
– Думаю, дьявол. Вы католик, не так ли?
– Не говори ерунды.
– Бедные родственники, которые просят денег в долг.
– Нет.
– Подоходный налог.
– Здесь его никто не взимает.
– Коммунисты.
– Никогда о них не думал.
– Комары, переносящие желтую лихорадку.
– Лихорадка – это мелочь.
– Навязчивые пьяницы. Подхалимы, которые пытаются сделать вас то душой компании, то крестным отцом, то свидетелем на свадьбе. Вы сами. Ваша жена.
– Не богохульствуй. Ира святая. И вообще довольно гадать. Мои злейшие враги – толкачи.
– Толкачи? Никогда не подумал бы. Что они вам сделали? – заинтересовался я.
– Они украли мою славу, – объяснил Патрокл.
Несчастье моего тестя, если верить его признаниям, заключалось в том, что, когда он прозябал в нищете, ему стоило огромного труда разбогатеть. А к тому времени, когда дела у него пошли в гору, правила игры изменились настолько, что молодые авантюристы смогли добиться всего за пару месяцев большего, чем он за всю жизнь. Патрокл почувствовал себя альпинистом, взобравшимся на вершину горы и обнаружившим там фуникулер, который проделывает весь тяжелый и опасный путь за пять минут. Яблоней с золотыми плодами, с которой новое поколение снимало обильный урожай, была кока. С тех пор как страна экспортирует тонны белого порошка, о моральных ценностях никто не беспокоится. Сегодня никто не думает о достойной прибыли, о соблюдении правил игры в капитализм, которых придерживался Патиньо [8], когда взрывал горы и извлекал олово руками целого войска индейцев, мнивших себя нужными по одной простой причине – их эксплуатировали. «Сегодня никто не видит в своем ближнем рабочий инструмент, – размышлял Патрокл, – никто не изобретает новых способов заставить сотрудника принести максимальную прибыль при минимальной оплате его труда. Не осталось кабальеро, способных объявить войну соседнему государству, чтобы отстоять свои каучуковые плантации. Исчез дух патриотизма. Сегодня люди не берут в расчет влюбленность потребителя в продукт, страсть, которая позволяет заигрывать с публикой и продавать ей за тысячу песо то, что стоит десять. Такая манера обогащения предполагает упорство, смекалку, вдохновение. Сейчас молодые люди не хотят прикладывать усилий. Святейший орден прошлого обречен». Патрокл дополнил свои переживания скорбными жестами. Расстроенный тесть вызвал во мне сочувствие. Он был похож на малолетнего гения с коробкой «Монополии» под мышкой, занятого тщетными поисками противника.
Производители кокаина, которых пресса именовала полицейским термином «наркоторговцы», а мой тесть называл попросту толкачами, кишмя кишели в городе. Патрокл возмущался: «Стоит выйти на улицу, как рискуешь погибнуть под колесами их мерседесов с тонированными стеклами».
На конкурсах красоты раньше побеждали цветочки из местной оранжереи, сегодня призы достаются дочерям толкачей. Министры и другие чиновники, обязанные соблюдать интересы просвещенного класса, пренебрегают ими, обмахиваясь веером кокаиновых долларов. При этом толкачи – люди нисколько не интересные. Это типы без воображения и вкуса. Они вставляют себе золотые зубы, покупают спортивные самолеты, которые через день падают в джунглях, нанимают духовые оркестры и марьячи [9] для исполнения серенад своим возлюбленным во время нескончаемого карнавала, которым является их жизнь.
– Почему, ты думаешь, я смирился с тем, что моя дочь до сих пор замужем за таким лентяем, как ты? Потому что под твоей защитой ни один толкач к ней не сунется. Меня больше волнует Хулия. Если кто-нибудь из этих бандитов осмелится волочиться за ней, я сделаю из нахала отбивную.
Патрокл прошелся по кабинету, глубоко вздохнул и с огорчением заявил:
– На самом деле они победили. Им удалось лишить нас власти и влияния.
Он вел свою кампанию против толкачей в закрытых клубах, коммерческих объединениях, церквях, политических партиях. Эта был крестовый поход против проникновения толкачей в приличное общество. Однако Патроклу пришлось признать поражение. Толкачи цвели повсюду буйным цветом, словно тропические растения, поглотившие руины доколумбовых городов.
– У них достаточно денег, чтобы заставить самых влиятельных политиков плясать под свою дудку. Страна, которую так лихорадит, идеальное место для выращивания коки. Даже за десять тысяч лет я не окрепну настолько, чтобы противостоять им. С ними невозможно бороться политикой или буквой закона. Однако есть особая сфера, где я смог бы заткнуть их за пояс. Я имею в виду смерть. Толкачи умеют красиво жить, они наслаждаются своим существованием больше, чем русский царь, однако примитивное получение удовольствия от жизни никому не делает чести. Любая свинья в состоянии наслаждаться удовлетворением своих потребностей и оргазмами. Для этого достаточно запереть их целым стадом в свинарнике, полном грязи и дерьма, и плеснуть помоев в корыто. Умереть намного сложнее. Величественно умеют уходить из жизни только аристократы по духу. Я как раз такой духовный аристократ. И еще покажу этим жуликам, как умирают порядочные люди.
– Вы совершите харакири, как самурай? – спросил я его с воодушевлением.
– Не будь романтиком. Я ни за что не совершу самоубийства. Я намерен дожить до двухсот лет. Мне пришло в голову соорудить самый прекрасный в Америке мавзолей… Хочешь легко заработать? – спросил он меня.
– Хочу, – ответил я не задумываясь.
– Тогда возьми на себя руководство строительством мавзолея.
– Руководить возведением склепа? Ни за что! Лучше подыщите могильщика.
Тесть прикрыл глаза с выражением уставшего Будды, который внимает бессмыслице, покидающей рот громогласной обезьяны, и терпеливо объяснил:
– Ты, пресмыкающееся, заведи мотор своего воображения и поднимись на высоту моих замыслов. Я построю не какой-нибудь сарай, а воздвигну первую в истории христианства пирамиду.
– Египетскую пирамиду, как у Хеопса?
– Ты имеешь в виду пирамиду Хиопса, – исправил меня тесть.
– Хеопс, – настаивал я авторитетно как учитель истории.
– Хиопс, – упрямился он принять мое исправление.
– Хеопс, – не сдавался я.
– Хиопс. Я сказал «Хиопс» и буду говорить так. Или, может быть, у тебя есть знакомый египтянин, который научил тебя произносить звуки его языка? Дрюу, ты разговаривал хоть с одним жителем Древнего Египта?
– Ни с одним, сеньор, – ответил инженер, который, очевидно, никогда не противоречил Патроклу. Тесть мог бы прошамкать название пирамиды хоть на обезьяньем языке, и бельгиец также подтвердил бы чистоту его фонетики.
Тесть преобразился. Он скинул оболочку простого смертного, приняв вид пророка Исаии, Заратустры, Распутина. С его губ срывались потоки крылатых выражений. Высокопарные слова, словно черные голуби, вылетали из его нутра. В тот миг говорил не Патрокл, он вверил свое горло неведомой сущности. Его речь была настолько пафосной, что он, без сомнения, одним ударом зашиб того, кто осмелился бы его прервать. Я сам угостил бы храбреца палкой, лишь бы не иссякло накатившее на тестя вдохновение. Я был
