– Нет, – сказал полковник, который чувствовал себя так, будто его целиком замуровали в огромном блоке цемента. – Нет, я хочу знать все.
Слушая, как доктор Ленс описывает страстную натуру этой женщины и то, как охотно она предоставляет свое тело в полное распоряжение любовника, полковник Резерфорд начал понемногу отходить. Эта женщина с ее ненасытностью и изобретательностью в любовных утехах... Это не могла быть Сьюзен. Одно из двух: либо Карраскел лжет, либо речь идет о какой-то другой женщине. Но затем доктор описал, каким путем Карраскел обычно проникает в дом своей возлюбленной. Огромное дерево у ограды, навес, молодая пальма перед черным ходом, ведущим в комнату экономки, виноградные лозы на желтой стене. У полковника оставалась лишь одна, последняя, крупица сомнений.
– Карраскел назвал имя этой женщины? – спросил он.
Перебросившись серией фраз с Одиберто, доктор Ленс передал следующее:
– «Через несколько дней после того разговора мы с Луисом пришли на городской рынок, чтобы позавтракать al fresco[6], и вдруг он застыл на месте, не отрывая взгляда от бледной красивой женщины, делавшей покупки в десятке шагов от нас. Женщину сопровождал слуга. На Луиса будто столбняк на шел, а через мгновение женщина подняла голову, и их глаза встретились. Это не был, что называется, случайный обмен взглядами. Казалось, они никак не могут оторваться друг от друга, но потом женщина повернулась и быстро пошла прочь. Чуть ли не побежала. Когда она исчезла в толпе, Луис сделался сам не свой. Весь трясется, в глазах слезы. Он отказался от завтрака и настоял, чтобы мы тотчас вернулись в банк. Позднее я узнал имя той женщины: Сьюзен Резерфорд».
Взор полковника был прикован к ковру на полу.
– Что-нибудь еще? – спросил он мрачно.
– Только одно, – сказал доктор Ленс. – Сейчас я говорю уже от своего имени. Надеюсь, вы поймете, что я ваш искренний друг и желаю вам только добра. – Он сжал пальцами клюв золотого попугая на своей трости. – Никто на свете, даже генерал Руэлас, не станет вас осуждать, если вы решитесь на месть. Однако я призываю вас к сдержанности. На карту поставлены не только жизни Карраскела и вашей супруги. Если дело не обойдется без крови, пострадает и ваша карьера, а Куба нуждается в своих американских друзьях, особенно таких, как полковник Хоуз Резерфорд.
Последние слова, произнесенные с угодливой интонацией, не оставляли сомнений в том, что побуждения доктора Ленса, поведавшего ему эту историю, были благородными примерно в той же степени, что и побуждения его юного родственника. Доктор хотел от него что-то получить и, соответственно, имел, что предложить взамен. До полковника наконец-то дошло, что его осторожно и ненавязчиво шантажируют, в сущности, ему предлагают карт-бланш при разбирательстве с неверной женой и ее любовником в обмен на какую-то пока еще не названную услугу.
– Значит, вы не в состоянии контролировать болтливый язык своей супруги? – спросил он.
– Во всяком случае, сделать это крайне сложно, – сказал доктор, – но можно, если приложить максимум старания.
– А вы можете гарантировать молчание Одиберто?
– Одиберто понимает, что его нынешняя откровенность, как и последующее молчание, могли бы принести ему определенную выгоду, если... – доктор сделал паузу, тщательно подбирая слова, а затем расплылся в улыбке, – если только он не ошибается.
Полковник, которого душила ярость, с огромным трудом подавил в себе желание свалить его на пол ударом кулака. Его бесило самодовольство этих изнеженных недоносков, этих тщедушных полукровок с их щегольскими нарядами и сердцами ростовщиков. Однако речь его была сдержанно-вежливой:
– Я буду вам чрезвычайно признателен, если вы все-таки найдете способ ограничить словоохотливость вашей супруги.
Доктор кивнул и сказал: «Разумеется», всем своим видом давая понять, что ему и в голову не могла прийти иная мысль на сей счет.
– Мы можем продолжить этот разговор, – сказал полковник, – если вы как-нибудь заглянете ко мне в офис.
– С великим удовольствием, – откликнулся доктор.
Когда эти двое удалились, полковник залпом допил бренди и вышел на лужайку перед «Тиа Марией». Остановившись под кокосовой пальмой, он задрал голову к ясному ночному небу.
Теперь все его чувства, сдерживаемые во время беседы, вырвались на свободу, как злобные демоны из заколдованного кувшина. Первой была Ярость, а за ней следовали Ненависть, Горечь, Отвращение, Зависть, Отчаяние. Завершало эту процессию нечто гадкое, вертляво-скользкое, стремительно разбухающее, чему он не мог подобрать название, хотя и угадал в нем символ той самой подавленной, нездоровой чувственности, которую пробудило в нем сообщение об измене Сьюзен. Демоны овладели его существом, отравили воздух своим ядовитым дыханием, заставили его неимоверно разрастаться под давлением изнутри, так что казалось, протянув руку, он легко сможет выдернуть звезды из их гнезд в черной панели небосвода и переписать на свой лад алмазные скрижали небес, сложив новую повесть – повесть обмана и смерти.
Полковник не был мужественным человеком. Благодаря семейным связям он получил тыловую должность; те же связи, а равно открывшийся у него талант к политическим интригам обеспечили ему нынешнее высокое положение в свете. Однако в этот миг он видел себя воином – свирепым, торжествующим, запятнанным кровью своих врагов. Впрочем, даже в этом новом образе он не был необдуманно кровожаден. Ничего подобного. Он лично во всем удостоверится, прежде чем начать действовать. Он тщательно взвесит свои шансы и сделает правильный выбор. И только после этого он...
* * *
– Эй, мистер!
Парень и девчонка, оба лет пятнадцати-шестнадцати, маячили перед столом Джимми. Тощий юнец с крысиным личиком и дикобразистой прической носил майку, украшенную аляповатым – набрызг красным по белому – вопросом: «БОЖЕ, ТЫ ПРАВЫЙ?». Наряд его спутницы, рыжеватой блондинки без явных намеков на привлекательность, был менее затейлив: простые джинсы и свитер с вырезом лодочкой. Шум вокруг казался каким-то нарочитым, словно тысяча человек безостановочно и не совсем в унисон повторяла одну и ту же фразу.
– Вы несли дикую бредятину во сне, – сказал парень; девица хихикнула.
Джимми еще не успел избавиться от засевшего в голове полковника и потому уставился на парочку с видом человека, который совсем недавно получил очень важное известие и сейчас не настроен болтать по пустякам. Он встретился глазами с юнцом, и взгляд этот походил на выстрел дуплетом, поданный в замедленной съемке.
– Обширялся и ловит кайф. Без вариантов, – сказал парень вполголоса, напомнив Джимми комментатора игры в гольф, объясняющего зрителям нюансы исполнения сложного удара. Девица прильнула к дружку, восхищенная его умом и проницательностью.
Джимми взял кольт, еще хранивший тепло прерванной истории, и переместил его со своих коленей на стенд. Потом он встал со стула и широко зевнул.
