не поняли? Хорошо, я на пальцах… До семнадцатого сентября восемьдесят восьмого года мы все – Ада, я, вы, этот… Шауль – все мы жили в одной Вселенной. Разумеется, каждое мгновение Вселенная разветвлялась на множество разных вселенных, но мы каждый раз оказывались в одной. А в тот день Ада выбирала: поехать на выставку книг, или пойти в кино, или поработать над ролью, или… Не знаю, какие еще варианты она придумывала. И конечно, осуществились все – только каждый в своей вселенной. Произошло расщепление, и в одном мире Ада пошла в ГУМ и познакомилась со мной, в другом –встретила вас, в третьем была книжная выставка и встреча с Шаулем.
Баснер обнаружил вдруг, что внимательно слушает. Более того – впитывает каждое слово. Он хотел, чтобы Купревич кое-что повторил, но не перебивал, слушал, запоминал. Почему-то это стало очень важно. Более того, он слышал о чем-то подобном. Может, читал в популярном журнале, может, видел в программе «Дискавери». Все сказанное Купревичом прекрасно объясняло, откуда в истории столько неясных, туманных, противоречивых моментов. То есть должно было объяснять, Баснер это чувствовал, но не понимал.
– Каждый в своей вселенной, – повторил он и наконец посмотрел на Купревича без предубеждения. Не то чтобы спокойно, но без враждебности. Впрочем, пока и без понимания.
– И в каждой вселенной события развивались по-разному. В одной мы с Адой полюбили друг друга, поженились и уехали жить в Штаты. В другой – Ада вышла за вас. В третьем – переписывалась с Шаулем, а потом переехала в Израиль и вышла замуж. Наверняка было еще множество вариантов…
Нужно было сказать самое главное, но в горле пересохло, Купревич закашлялся.
– Вы в это серьезно верите?
Мучительно захотелось пить. Если он сейчас же не сделает глоток, умрет от жажды. Купревич огляделся: в дальнем углу холла, возле лифтов, стоял автомат для продажи напитков. Купревич пошарил в кошельке – мелких израильских денег не было, только пятидесяти- и стошекелевые купюры, обмененные в аэропорту. Но он точно помнил, что, когда расплачивался с таксистом, тот всыпал ему в ладонь монеты. Где же, куда он их…
Кашель не утихал, и Купревич плохо соображал, что делает. Монеты он все-таки нашел – в правом брючном кармане. Поднялся и помчался к автомату, бросил в прорезь монету в десять шекелей и ткнул в первую попавшуюся кнопку. В лоток с оглушающим, как ему показалось, грохотом, вывалилась банка колы, которую он терпеть не мог, и сдача. Монеты он сгреб и сунул в карман, банку открыл и стал пить, не замечая противного сладкого вкуса. Что-то в его голове перемещалось с места на место по мере того, что жажда отступала.
Он бросил пустую банку в мусорный ящик и, вернувшись на свое место, обнаружил сидевших друг напротив друга мужчину и женщину, типичных американских туристов, в шортах и цветных рубашках. Мужчине было лет шестьдесят, женщине под сорок или меньше, говорили они громко, обсуждали: соглашаться ли на предложенный номер с окнами в противоположную от моря сторону, или потребовать номер с видом на пляж, а если таковых тут нет, поискать другой отель.
Где Баснер? Он минуту назад сидел и… Минуту? Купревич не мог сказать, отсутствовал он минуту или час. Сумку свою обнаружил прислоненной к креслу, в котором недавно сидел. Мужчина, занявший его место, курил и стряхивал на сумку пепел.
Купревич поднял сумку и огляделся в поисках Баснера. В холле того не было. Может, его уже вообще не было в этом мире? Склейка закончилась, и слава богу, слава, слава богу, можно вздохнуть спокойно. Нет никакого Баснера и, дай бог, нет и Шауля. Правда, если произошло новое ветвление, он должен помнить, как прилетел, как ехал из аэропорта, и почему он тогда оказался в отеле, а не остался в квартире Ады?
Должен ли он это помнить? А что с памятью о Шауле, Баснере, Лене и совсем недавнем разговоре, который он с Баснером вел, сидя в этом кресле? Свою последнюю фразу про множество вариантов Купревич помнил прекрасно, как и вопрос Баснера: «Вы в это серьезно верите?»
Это было. Подняв взгляд, он увидел Баснера через огромное окно, выходившее на улицу. Баснер склонился к окошку подъехавшего такси и о чем-то договаривался с водителем. «Он же не знает ни слова на иврите», – почему-то подумал Купревич. Баснер сел на переднее сиденье, и машина отъехала, через пару секунд ее было не различить в потоке таких же белых машин.
– Доктор Купревич, доктор Купревич! – Он оглянулся. Девушка за стойкой регистрации махала ему рукой. Он подошел.
– Доктор Купревич, вам звонила Елена Померанц, вас не было в номере, сожалею, что я вас не заметила. Госпожа Померанц просила передать, чтобы вы перезвонили ей при первой возможности, вот номер ее мобильного телефона.
Странно. Почему Лена звонила администратору, у нее же есть его номер. Правда, американский, он пока не поменял сим-карту, надо бы это сделать. Успеется. Надо позвонить Лене, но с американского номера дорого. Воспользоваться телефоном отеля? Девушка разрешит. Успеется. Сейчас нужно…
Мысли не то чтобы путались, они спотыкались и растворялись, всплывали и тонули.
– Спасибо, – сказал он и, подхватив сумку, вышел на улицу.
Жарко было, как в Бостоне в июле. Такси вынырнуло из потока машин, будто дельфин из воды, притормозило у кромки тротуара рядом с Купревичем. Наверно, у него был очень растерянный вид, водитель признал в нем туриста и спросил по-английски:
– Нужно такси, сэр?
Сэр, надо же! Посреди Тель-Авива! Как на иврите «господин»? Вместо этого спросил по-русски:
– Вы могли бы отвезти меня на кладбище Яркон?
Водитель кивнул, открыл перед ним дверцу и, когда Купревич опустился на сиденье, сказал на чистом русском, даже, пожалуй, с московским выговором, который был Купревичу знаком с детства:
– Это будет стоить шестьдесят шекелей.
Будто сомневался, есть ли у клиента деньги. Неужели он похож на бомжа? Растерян, да, обескуражен, но все-таки…
– Далеко отсюда?
Он не помнил, как долго они с Леной вчера ехали с кладбища.
– Если не будет пробок, доедем минут за двадцать.
Купревич кивнул, сел удобнее, пристегнулся.
– У вас там…
Водитель тактично не закончил фразу, хотя мог бы тактично промолчать.
– Жена, – сказал Купревич.
Ада. Кладбище. Слова, которые невозможно поставить рядом.
– Соболезную…
У Купревича не было желания разговаривать, но слова возникли, видимо, в подсознании и обратились в звук помимо его желания.
– С вами когда-нибудь
