И не дернулся, когда я достала кинжал и вонзила ему в грудь – с силой, пока не хрустнул хрящ, и давила до тех пор, пока клинок не пронзил сердце.
Тогда-то вампир наконец резко открыл глаза.
Хорошо.
Мне нравилось смотреть, как они постепенно осознают, что за ними пришла смерть. Этот, например, описался, когда отходил в лучший мир. Я подтянула его к себе, провела по лицу испачканными красными руками, убедившись, что пометила его кровью Иланы, и отпустила. Он осел в лужу, свидетельство собственной трусости.
Никогда еще я так не презирала свою человеческую природу. Слабость стала смертным приговором Илане. Мы так хрупки, так слабы, что даже это посмешище рода вампирьего с легкостью уничтожило целую жизнь, как будто она ничего не значила.
У меня тряслись руки. Пульс отдавался в ушах, глухой и далекий, как будто мой гнев клокотал под коркой льда, готовой вот-вот лопнуть.
Я вернулась к Илане и обшарила ее карманы. Вытащила знакомый фиолетовый шарф и тупо смотрела на него, пытаясь справиться с комком в горле. Сунув смятый шелк к себе в сумку, стала искать коробок спичек. Илана никуда без них не выходила.
Тело было совсем сухое, кожа тонкая, как бумага. Илана горела легко, встречая пламя, как если бы оно тоже было ярким шелковым платком.
Я оставила ее на балконе и спустилась обратно в оранжерею. В Лунном дворце было темно, пространство большого зала поднималось до самой крыши. Огонь все осветил. Придя в оранжерею, я села, подтянув колени к груди, и смотрела, как за двустворчатыми дверями колышется пламя, в котором горела моя подруга.
Глава седьмая
С наступлением темноты во всех залах Лунного дворца прозвучал сигнал: три печальные ноты гимна Ниаксии. Заслышав его, я выглянула сквозь листву и увидела дымную полоску тени, бегущую по оранжерее и через двери дальше в коридор.
Смысл послания был вполне ясен: меня вызывали.
Меня мучила резь в глазах и ломило суставы, когда я поднялась и последовала за полосой. Бескровное тело Иланы, ее разорванное лицо до сих пор мерещились мне каждый раз, когда я моргала. Я так всю ночь и просидела, крепко стиснув в руке шарф, и кровь с моей раненой руки пропитала шелк.
Я не плакала. Нет. Я, проклятье, была в ярости. Грусть – это чувство напрасное, слабое. Гнев по крайней мере полезен: это острый клинок, которым можно пронзить чужое сердце, или прочная оболочка, чтобы защитить свое.
Тень становилась толще, по мере того как в главный коридор стекались новые полосы света. Кажется, вызовы были посланы каждому участнику соревнований, кто пережил предыдущую ночь. В Лунном дворце уже не было так беспросветно темно, как раньше. Теплый свет колыхался по залу, струился от факелов, развешенных вдоль стен, и свечей, которые плыли над нами под сводчатым потолком. По пути я разглядывала, как этот свет дрожит на неровной мозаичной плитке, и вдруг поняла то, чего не понимала весь день: пол был сделан из расколотых костей и зубов.
Нас становилось все больше, мы шли по коридору, и с каждым поворотом или дверью, которые мы проходили, к нам присоединялись все новые и новые участники. Мы молча оценивали друг друга. К тому моменту, как мы добрались до цели – большого зала, – нас, по грубым подсчетам, стало около пятидесяти. Большинство явно принадлежали Дому Ночи – поровну хиажей и ришан, если считать по тем, у кого расправлены крылья. Я также насчитала около десяти представителей Дома Крови и примерно пятнадцать – Дома Тени. Кто-то тревожно озирался. Оценивал соперников? Или искал пропавших?
Сколько нас погибло прошлой ночью?
Большинство игнорировали друг друга, хотя кроверожденные вампиры держались вместе большой стаей. Что ж, разумно. Другие бы их не приняли. Я следила за одной женщиной в середине группы. Она была выше всех остальных. Броня оставляла ее плечи голыми, открывая впечатляющие рельефные мускулы. За спиной длинная серебряная коса. Наверняка их предводитель, судя по тому, как уважительно к ней обращались.
Я отстала, с холодком внутри разглядывая соперников. Всю жизнь я пыталась такого избежать: оказаться запертой в одном помещении с могучими вампирскими воинами вдвое больше меня.
Ибрихим, стоявший в дальнем конце залы, перехватил мой взгляд и усмехнулся невеселой полуулыбкой, словно знал, что мы оба думаем одно и то же.
С балкона на нас взирал высокий сухопарый мужчина, лысый и с болезненно-бледной кожей, плотно обтягивавшей череп. Он был одет в простой черный балахон с перевязью через все тело, на которой красовались три изображения: луна, маска и рыдающая женщина – символы королевств Ниаксии. Церковь была независима от трех вампирских Домов, распространяя свое влияние на всех подданных Ниаксии как загадочная, могучая и таинственная сила. Самым могучим и таинственным был министер. Поговаривали, что он уже даже не живое существо, а тайник во плоти, несущий волю Ниаксии.
По-моему – полнейшая чушь.
Проследить за взглядом министера было невозможно: глаза – сплошные молочно-белые, без радужки и без зрачка. Но его подбородок опустился, и я не могла отогнать жутковатое ощущение, что смотрит министер прямо на меня. Я встретила этот взгляд твердо, хотя очень хотелось поежиться и отвернуться.
Министер мало напоминал воплощение бога. Больше всего он был похож на похотливого старикашку. Я несколько раз встречала его на разных религиозных празднествах. Как бы ни велика была толпа собравшихся, он как-то слишком уж подозрительно мной интересовался. После одного такого вечера, когда он практически зажал меня в углу, а мне было тогда тринадцать лет, Винсент не отходил от меня всякий раз, когда министер оказывался поблизости.
Если Ниаксии был нужен тайник во плоти – в чем лично я сомневаюсь, – то этот выбор был не слишком удачным.
К министеру присоединились еще несколько клириков, встав на балконе по правую руку от него, а слева стояли старейшины Дома Ночи – Винсент и его советники. Винсент облачился в длинный темный плащ, вышитый серебряными звездами. Крылья были развернуты во всю ширь, и на черном фоне резко вырисовывались тонкие красные полоски. Он даже обнажил свою печать наследника, завитки красных чернильных узоров на шее, оставив расстегнутыми верхние пуговицы камзола.
Его намерения не могли остаться незамеченными. Одно то, что он демонстрировал крылья и печать, служило предостережением: «Я сильнее любого из вас. Я стоял там, где сейчас стоите вы, и я победил».
Странно было, что Винсент так откровенно выставляет свою силу напоказ, но, наверное, удивляться не следовало. Правители Дома Ночи нередко убивали победителей Кеджари. Всякий,
