поистине железной хваткой.
— Тихо ты, — продолжил Будищев и заломил руку так, что противник застонал и сразу же прекратил сопротивление. — А ротному доложу, что ты — извращенец! Понял?
— Это чего такое?
— Ну как, блин… а типа ты захотел, чтобы я с тобой содомским грехом занялся, понял?
— Тебе никто не поверит! Мое слово против твоего…
— Какие еще слова, ты забыл, что я тебе горло сломаю?
— Все одно не поверят!
— Может быть, только все равно запомнят. И «слава» эта к тебе навсегда прилипнет. Даже духи[8] будут пальцем тыкать — вон ефрейтор заднеприводный идет! Это, кстати, если ты просто не сдохнешь, потому как со сломанным горлом врачебной помощи можно и не дождаться.
Ефрейтор вдруг сообразил, что именно ему сказал этот непонятный новобранец, и отчаянно задергался, пытаясь освободиться, но его противник так завернул ему руку, что в глазах потемнело от боли, а из горла вырвался крик, больше похожий на стон. Тело мгновенно покрылось испариной, а только что бугрившиеся под сукном мундира мышцы обмякли, давая понять, что он сломлен.
— Что ты хочешь? — почти жалобным голосом прошептал испуганный Хитров.
— Служить спокойно хочу, чтобы всякие уроды вроде тебя не беспредельничали.
— Пусти, богом клянусь, не буду больше!
— Вот и ладушки. Кстати, если ты с остальными дедами решишь меня отметелить, то запомни, я потом тебя все равно достану!
Договорив, Дмитрий отпустил своего противника и легко вскочил на ноги. Затем протянул руку и помог подняться.
— Вставайте, тащь ефрейтор, а то простудитесь, — постарался обойтись без издевки в голосе Будищев и похлопал по форме, как бы помогая отряхнуться. — Мундир на вас опять же красивый.
— Ой, — застонал Хитров, — чуть руку не сломал, проклятый!
— Это пройдет. Ты ведь меня тоже сюда позвал не для того, чтобы пивом угостить. Ну, так мы договорились?
— Договорились, — хмуро отвечал старослужащий, — только по службе все одно спуску не дам!
— А вот это по-нашему! Кстати о мундире, нас когда обмундировывать будут, а то я как-то забодался в этих обносках ходить?
— Завтра в швальню поведут.
В казарму они зашли вдвоем, чем вызвали немалое удивление среди солдат. Необычно бледный ефрейтор, ни слова не говоря, прошел к своему месту и, не раздеваясь, рухнул на нары. Будищев же как ни в чем ни бывало стал осматривать помещение, очевидно, пытаясь найти себе место.
— Иди сюды, — махнул ему заросший окладистой бородой солдат. — Вот тут определяйся…
Спальное место, скажем прямо, было неказистым — двухэтажные дощатые, ничем не прикрытые нары. Ни подушки, ни матраса, ни одеяла на них не наблюдалось, как, впрочем, и в карантине. У прочих обитателей казармы особых излишеств тоже не было, если не считать таковыми тюфяки из рогожи, набитые сеном. Накрывались служивые вместо одеял шинелями, а под голову клали кто на что горазд.
— Да, это не Рио-де-Жанейро, — пробормотал Будищев, вызвав немалое удивление расслышавших его вольноперов.
— Это точно, — отозвался бородатый солдат, как будто понял, о чем тот толкует, — можешь меня дядька Никифоров называть.
— Дядька?
— Ага, для таких, как ты.
— В смысле прослужил много?
— Четвертый год уж пошел.
— Тогда получается — дедушка!
— Можешь и так, только я твоим дядькой[9] буду.
— Дмитрий, — коротко представился новобранец.
— Митька, так Митька! Но запомни, в строю ты новобранец Будищев! А как присягу примешь, так будешь — рядовой! Понял?
— Понял-понял, — пробурчал тот в ответ.
— А командир роты у нас их благородие штабс-капитан Гаупт!
— Ну, да, капитан…
— Не капитан, дурья твоя башка, а штабс-капитан! У капитана погоны чистые, а у их благородия — четыре звездочки.
— Вот блин!
— А вот блинов ты еще долго не попробуешь, чай не у тещи в гостях.
— Я холостой.
— А мне без разницы. Слушай дальше…
— Погоди, Никифоров…
— Дядька Никифоров! Чего тебе?
— Хорошо, пусть будет дядька. Нас когда из карантина забирали, там какой-то большой чин был, с погонами вроде как у полковника, только с чистыми. Это кто?
— Вот дурень, право слово, так у полковника и должон быть чистый погон, а был это не иначе как их высокоблагородие полковник Буссе. Полковой наш командир.
— А почему ротный просто «благородие», а тот «высоко»?
— Известно почему, тот полковник, а Гаупт — только штабс-капитан!
— А если погоны такие же, а на них три звезды?
— Подполковник, тоже «высокоблагородие».
— Вот же пропасть, — чертыхнулся Будищев, — все не как у людей!
— Ничто, запомнишь еще, — усмехнулся старослужащий, — а не запомнишь, так унтера поспособствуют.
Ночью Дмитрию приснился чудной сон. Будто бы его опять призвали в армию, но не в Болховский полк, а в родную часть, где он уже отслужил срочную, вот только «дедов» надо было называть «благородиями», офицеров — «превосходительствами», а утреннюю поверку проводил отчего-то полковой священник отец Григорий. Ночные видения были настолько яркими, что он, потеряв разницу между сном и реальностью, при команде «подъем» вскочил, быстро оделся и выбежал из казармы на утреннюю зарядку. Холодный ветер ударил ему в лицо, и изумленный новобранец сообразил, что стоит перед казармой один, а сослуживцы с интересом наблюдают за его действиями. Как оказалось, никаких спортивных упражнений в Российской Императорской армии по утрам не предусмотрено. Впрочем, Будищев уже привык, что к нему относятся как к немного придурковатому, и потому решил поддержать свою репутацию. Поэтому он сделал вид, что все идет как надо, и невозмутимо принялся за разминку. Тут все и вовсе бросили свои дела и, столпившись кругом, смотрели на то, как он поочередно машет то руками, то ногами, затем стал приседать, наклоняться и еще бог знает что вытворять. Первым в себя пришел Северьян Галеев.
— Гимнастика! — авторитетно заявил многоопытный унтер и тут же обернулся к остальным: — А вы чего рты раззявили? За уборку, быстро! Эй, гимнаст, тебя тоже касается.
Уборка заключалось в том, что каждый солдат вымел из-под своих нар мусор на центральный проход, где его подобрали назначенные в наряд. Едва успели навести в роте минимальный порядок, последовала команда строиться.
Поскольку завтрака военнослужащим тоже не полагалось, после построения их развели на занятия, и до самого обеда они исправно маршировали, учились ружейным приемам и прочей солдатской премудрости. Была и гимнастика, но совершенно не такая, как в будущем. Вели эти занятия взводные унтера. Физическое развитие подчиненных их, очевидно, волновало не слишком, а вот возможность поиздеваться над подчиненными определенно привлекала. По крайней мере, именно так подумал Дмитрий, вдоволь находившись гусиным шагом. После гимнастики последовала опять уборка, причем главный фронт работ ожидаемо достался «молодым». После ее окончания фельдфебель Фищенко лично проверил качество, покрутил носом, но
