— Для начала попрошу вас на всякий случай неизменно сохранять спокойствие. Мой поручитель считает, что вы в состоянии выполнить это условие.
Голос звучит так, словно женщина читает текст по бумажке.
— Самое главное — ни с кем это не обсуждайте. Вы поняли? Ни с кем! А сейчас выйдите из здания. Я сразу же перезвоню.
В трубке раздается отбой. Себастьян даже потряс ее, словно оттуда должен вывалиться ответ. Его глаза встречаются взглядом с розовой собачкой, та смотрит на него словно с мольбой. Он с трудом отрывает взгляд, преодолевает последние метры кафельного пола и открывает дверь, ведущую на улицу.
Побыв в помещении с кондиционированным воздухом, он забыл, как жарко снаружи, несмотря на вечернее время. Перед глазами все еще стоят дорожные картины. Стоит закрыть глаза, как навстречу летят отрезки разделительной полосы, хищная птица внимательно следит за дорогой, на обочине валяется дохлая кошка. Себастьян обходит вокруг здания и останавливается за углом, откуда уже видна парковочная площадка. На ней стоят грузовики. Он читает надпись на боку одной из машин: «Мы можем все, не умеем только красиво говорить». Машина с жилым фургончиком уехала. Свободное место зияет также там, где раньше стоял «вольво». Себастьян даже не задается вопросом, не мог ли он оставить машину в другом месте. Он точно помнит, где стояла его машина. Там нестерпимо пусто. Так пусто, как больше нигде на свете. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы освоиться с этой мыслью.
Он бегом огибает расчерченную белыми линиями асфальтовую площадку, и, хотя его ноги с каждым шагом прибавляют скорости, у него, как в кошмарном сне, возникает ощущение бега на месте. Лишь добежав до выходящей на шоссе дорожки, в конце которой открывается съезд на автобан, и увидев, как его полотно вместе с движущимися по нему блестящими автомобильными крышами стремительно удаляется, исчезая за холмом, он приходит в себя от звуков затихающих и набирающих силу гудков. Частота колебаний звуковых волн, объясняет он обычно своим студентам, зависит от относительного движения между наблюдателем и объектом. Эффект Доплера. То же самое происходит со светом. Если бы органы чувств Себастьяна были восприимчивее, он видел бы удаляющиеся от него машины в красном цвете, а приближающиеся — в синем. Все они были бы синими, как его пропавший «вольво».
Он тотчас же кидается бегом через лужайку, оставляя позади опрокинутые урны и грубо сколоченные столики и скамейки. В некотором отдалении стоят возле тягача с опрокинутой вперед кабиной два дальнобойщика, у каждого в руке стаканчик кофе, оба глядят в его сторону. Себастьян почему-то держит руки в карманах, отчего ему трудно бежать. Он уже раскрыл рот, чтобы окликнуть водителей, но тут в голове у него щелкает выключатель: не говорить об этом ни с кем!
— Никак чего стряслось?
Толстяк заговорил неожиданно тонким для его комплекции голосом. Себастьян отмахивается и заставляет себя перейти на безмятежный прогулочный шаг. Для каждого движения требуется специальная команда, он споткнулся и чуть было не упал; вероятно, у него походка сумасшедшего. Он останавливается посреди ужасного опустелого места. Сердцу внезапно стало слишком тесно в груди, оно так и рвется куда-то вверх, словно вот-вот выскочит из левого легкого. Из дырок канализационного люка торчит мясистое растение, которое уже встречалось Себастьяну в японских садах камней. Парковочная площадка кружится вокруг Себастьяна, заматывая его вязкими нитями. Так выглядит мир с поверхности крутящегося диска, который Лиам предпочитал всем другим аттракционам на детской площадке, пока не вырос из этой забавы. Виски похолодели и стали как ледяные. Время превратилось в картотеку с бесчисленными карточками. Он принимается их перелистывать в поисках параллельной вселенной, в которой он не оставлял Лиама спящим в машине. Или такой, в которой Майке не взбрело в голову отправлять мальчика в скаутский лагерь. А еще лучше — такой, в которой он вообще выбрал специальность машиностроителя и живет в Америке. Он отодвигается в сторону, освобождая место для «вольво», который в следующий миг, вынырнув ниоткуда, снова окажется там, где стоял. За спиной у него, как жук перед взлетом, загудел и затрясся грузовик. Заломив морду набок, тягач выезжает на автобан. «Мы можем все, только не умеем красиво говорить». Вагенфорт — то есть «Прощай, машина»! Остряки! Кругом остряки! Ничего, как-нибудь все разъяснится.
К желтой «тойоте» возвращается уходившая куда-то семья. Дети вдвоем залезают на заднее сиденье. Девочка того же возраста, что Лиам.
И тут у Себастьяна зазвонил телефон.
5
На этот раз тело не стало требовать специальных указаний, а отреагировало, не дожидаясь его приказа. Губы, язык, зубы собрались воедино и крикнули в трубку:
— Чего вы хотите? Я выполню все, что надо!
Чья-то рука зажимает ему рот, не давая говорить; рука — его собственная. На другом конце линии — затянувшееся неуверенное молчание. Затем женский голос откашливается:
— Господин профессор, мне поручено передать вам сообщение. Всего одно предложение. Было сказано, что вы поймете. Вы готовы?
— Мой сын! — со стоном вырывается у Себастьяна.
— Простите, я не знаю, о чем речь. Мне нужно только сделать так, чтобы вы поняли это предложение. Можно начинать?
Вежливый тон собеседницы добивает Себастьяна. Он раньше не знал, в каких глубинах человеческого тела может рождаться страдание и каково это бывает, когда оно, цепляя острыми когтями, поднимается в глотке, подбираясь к мозгу. Вера Вагенфорт набирает в грудь воздуху. Затем произносит:
— Кончай с Даббелингом.
Солнце опустилось за макушками деревьев, забрав с собой до утра тени предметов. Рядом еще стоят на своих местах несколько машин. Вокруг не видно ни души. Только бродячий ветер рыскает по низу, то гоняя по кругу картонный стаканчик, то трепля за брючину Себастьяна. Тот глядит на часы, словно у него назначена важная встреча и нет времени для пустой болтовни. Стрелки передвинулись за половину десятого. Это ни о чем ему не говорит. Никогда еще он не чувствовал такого одиночества.
— Повторите еще раз, — произносит он.
— Мне поручено, если вы спросите, добавить: «Тогда все будет хорошо». Вы поняли, что я сказала?
— Нет, так же нельзя, — говорит Себастьян. — Умоляю вас!
— Ситуация вам в общих чертах понятна: никакой полиции. Никому ни слова. Даже вашей жене.
Возникает пауза, как это бывает при трудном разговоре, когда ни та, ни другая сторона не знают, что сказать дальше. Голос позвонившей довольно приятен. Себастьяну представляется на том конце здоровая молодая женщина.
«При других обстоятельствах, — думает он, — мы, наверное, легко пришли бы к взаимопониманию».
— Идите сейчас в ресторан автозаправочной станции, — говорит ему женщина, шелестя запиской. — Вы еще слушаете?
— Да.
— Ведь там, где вы находитесь, есть, кажется, автозаправочная станция с рестораном?
