видела метания Вити, как ему было плохо, как тяжело дался уход из команды. И пусть он прятал свои переживания за широкой улыбкой, я понимала, это лишь маска, которую время от времени близкий человек снимает рядом со мной.
– Вот как ты запела, сучка? – вперился в меня глазами Кирилл, желваки ходили на его лице.
– Ты просто законченный эгоист! Вы все эгоисты! – я взглянула на Акима, который молчаливо закусил губу. В кармане у него вибрировал сотовый, но парень продолжал смотреть на меня требовательно, словно не видел иного выбора. В ту минуту я поняла – они не позволят мне поступить иначе, Аким не позволит. Его явно не волновал баскетбол, которым прикрывался Кирилл, вероятно, и ребята были втянуты во все это под эгидой заветного возвращения капитана команды. Но Гедуев – у этого человека были свои цели, ради достижения которых он готов был сломать многих.
– Кир, выйди.
– С какой это стати? – крикнул парень.
– Выйди, мы не договорили с девочкой.
– Я не буду говорить ни с тобой, ни с кем-либо еще, – прошипела, разворачиваясь, однако Гедуев схватил меня за локоть и дернул на себя.
– Иванов, выйди, мать твою!
– Слышь…
– Выйди!
И Кирилл вышел, пусть и без особого желания. За ним захлопнулась дверь, и в туалете всего на минуту воцарилось гробовое молчание. Из крана умывальника падали капли воды, разбиваясь об акриловую раковину. Их звук бил по перепонкам, обостряя и без того напряженную атмосферу.
– Твой брат может лечь на операцию через две недели, – холодно процедил Аким, будто говорил не о живом человеке, а об игрушке. – А может и через два месяца. Ты же понимаешь, два месяца могут убить его.
– Ты не посмеешь.
– Ради любимого человека посмею. Мне, правда, наплевать, уже на все наплевать.
– Он ребенок, Аким! – взмолилась я, ощущая, как под ребрами бешено колотится сердце. Наверное, я выглядела так, будто шла по краю пропасти. Мои губы дрожали, глаза наполнились слезами. Этот человек… он не шутил. Ему было плевать. Плевать на моего маленького, ни в чем не повинного брата.
– Он всего лишь ребенок, Аким! – задыхаясь, повторила. – А Алена, если ты это из-за нее… даже если мы и расстанемся с Витей, они не будут вместе. Человека нельзя насильно заставить быть с кем-то. Ты ведь… ты ведь сам должен это понимать. Прошу тебя, умоляю! – я ухватилась за ладонь Гедуева, но он оттолкнул меня, демонстрируя всем своим видом, что разговор окончен.
– Сделаешь все, как я скажу, и ребенку сделают операцию, он будет здоров. В конце концов, – Аким растянул губы в усмешке. – Не на одном Вите свет клином сошелся. Найдешь еще того, перед кем раздвигать ноги.
Я не выдержала, замахнулась и влепила Гедуеву пощечину. Его голова дернулась в сторону, но он лишь усмехнулся. Создавалось впечатление, что ситуация его забавляла. Потом парень достал телефон и показал фото с документом о перенесенной операции. Я знала и эту печать, и подпись. Они принадлежали главврачу второй больницы.
В голове вдруг вспыхнул вчерашний вечер, родители о чем-то тихо спорили на кухне, потом мама расплакалась и шмыгнула в комнату. Утром я спрашивала у нее, что случилось, но та повела плечом. Сказала только, что надо снова идти в поликлинику.
– Какая же ты сволочь! – грудь горела от кислоты, что проникла в нее вместе с безумной реальностью.
– Твой Шестаков заменит тебя, вот увидишь. И недели не пройдет.
– Если мой брат умрет, клянусь, я сама тебя убью! – прошептала, по щеке скатилась обжигающая слеза.
Тот разговор я потом долго прокручивала в памяти, думала, что могла бы сразу пойти к Вите, рассказать ему правду, а может, записать на диктофон проклятый шантаж. Но кто из нас в минуты паники мыслит логически? Кто не подвержен страхам, особенно когда в твоих руках чья-то жизнь? Маленькая, едва уловимая человеческая жизнь.
И тогда я решила – обыграю их. Да, мы расстанемся с Витей, да, это будет невыносимо остро и больно. Но только на две недели. Потом я приду к нему и расскажу обо всем: о том роковом вечере, о шантаже, о брате, о страхе, что окутал разум и тело. Как только операция будет сделана… Мне нужно лишь дождаться дня икс. Но в день икс было уже слишком поздно.
– Рита, – послышался голос Вити, возвращая меня из прошлого. Мы до сих пор стояли на дороге, так и не двинувшись с места. В салоне работала печка, но кожаные сиденья отчего-то казались невыносимо холодными. Все в этой машине было холодным, чужим, чужой была и я.
– Мой брат был болен, – сказала, громко выдохнув. Затем повернулась к нему, изумрудные глаза, некогда напоминающие море, сейчас походили на холодную суровую зиму. Ту самую, в которую умирает все живое, покрываясь беспощадной коркой льда.
– Сердце?
– Да, ему требовалась операция. Но ее откладывали. А потом… в один из дней Аким случайно заметил меня в клинике, где работала его мать. Так, видимо, и узнал обо всем – о квоте, о заболевании, об операции.
– Что он… – Витя отвернулся, сжав крепко руль. Он больше не смотрел на меня, но я чувствовала исходящую от него энергетику. По спине побежали мурашки, казалось, маленькое тесное пространство, в котором мы находились, настигла всепоглощающая тьма.
– Потребовал взамен?
– Угу…
– Разыграть спектакль, расстаться с тобой. Парни получили бы своего капитана обратно, Алена любимого, она тяжело переживала разрыв.
– Почему? Почему, черт возьми, ты мне тогда ничего не рассказала?! – Витя резко перевел на меня взгляд, прожигая каждую клетку. И снова я вспомнила ту его сторис.
– Я планировала. Но…
– Но? – он выгнул бровь, лицо его сделалось мрачным.
– Тебе это уже было не нужно, – мне было тяжело произносить вслух эту фразу. Я научилась не думать о прошлом, научилась жить одним днем, но вот он, человек, от которого сердце готово совершить кульбит, сидит напротив, пытаясь узнать правду, снова расковырять ноющую рану в груди.
– Что? – глухо проговорил Шестаков.
– Меня такси заждалось. Откроешь дверь?
С минуту Витя молчал. А потом все же нажал на кнопку брелка, замки щелкнули, и я смогла выйти на улицу. Осторожно прикрыв за собой дверь автомобиля, я направилась в сторону такси, которое ожидало
