писала Рози, — чтобы ты открыл для Алджи счет. Представляешь, какая прелесть? Свой счет, своя Чековая книжечка…»
Если бы мускулистый мул лягнул Бинго в лоб, он страдал бы больше, но не намного. Письмо выпало из его рук. Проект ему не нравился. Он полагал, что деньги надо распределять по справедливости и уж ни в коем случае не давать их впечатлительному младенцу, запуская в его сознание капиталистические идеи. Дашь младенцу 10 ф., думал он, и мигом обретешь еще одного поборника отжившей системы.
Взгляды его были так тверды, что он прикинул, не написать ли жене: да, письмо пришло, но денег там нет; видимо, она не вложила. Но эту мысль он отверг, сообразив, что автор книг о нынешних девушках умнее, чем надо бы.
Управившись с чаем и булочками, он уложил сына в коляску и вывез погулять. Молодые отцы часто считают, что это унизительно, но Бинго к их числу не принадлежал. Мало того, он любил такие прогулки.
Однако на сей раз все портила та печаль, в которую его поверг вид младенца, тихо сосущего палец. Прежде он принимал без споров, что беседовать с ним нельзя. Посвистишь, почмокаешь, он — погукает, и на том спасибо. Теперь ему казалось, что их разделяет пропасть, через которую не перелетят никакие чмоканья.
Вот — он, без гроша в кармане, вот — богатый младенец. Если бы тот хоть что-то кумекал, можно было бы у него занять. Просто замороженный вклад какой-то. Вещь неприятная!
Погруженный в эти мысли, он не сразу заметил, что кто-то его окликает. Заметив же, взглянул — и увидел, что человек в котелке катит коляску с пренеприятнейшим младенцем.
— Здравствуйте, мистер Литтл, — сказал он, и Бинго понял, что это букмекер Чарли Пиклет, принимавший участие в недавних делах со Страшилой. До сих пор он видел его только на бегах, где (несомненно, из самых благородных побуждений) котелок заменяла белая панама, а потому — не сразу узнал.
— Здравствуйте, мистер Пиклет, — сказал Бинго. — Не знал, что вы живете в наших краях. Это ваш ребенок?
— Да, — отвечал букмекер, бросив взгляд на коляску и заморгав, словно рыцарь, который увидел дракона.
— Тюпу-тюпу, — заметил Бинго.
— В каком смысле? — спросил мистер Пиклет.
— Это я младенцу, — объяснил Бинго. — Очень миленький.
— Миленький?
— Ну, — сказал честный Бинго, — не Роберт Тейлор[80] или, допустим, Кэрол Ломбард,[81] но уж получше моего.
— По-луч-ше?!
— Конечно. Хотя бы похож на человека.
— Ничего подобного. Скорее уж, ваш похож.
— Мой?!
— В определенной мере.
— Господи, чушь какая!
— Чушь? — удивился Пиклет. — Ладно, заключим пари. Пять к одному, что моя Арабелла уродливей всех в Лондоне.
Бинго вздрогнул.
— Ставлю десятку!
— Идет. Где она?
Бинго на секунду заколебался, но тут же решил, что недооценивает сына.
— Вот, — сказал он, вынимая купюру и потрескивая ею в воздухе.
— Хорошо, — сказал Пиклет. — Вот — пятьдесят. Судить будет полицейский. Эй, констебль!
Большой, приятный полисмен приблизился к ним. Бинго признал, что лицо у него честное.
— Констебль, — обратился к нему Пиклет, — как по-вашему, какой ребенок страшнее?
Полисмен рассмотрел младенцев.
— Куда им до моего! — сказал он. — Вот это рожа так рожа. А мать считает, он красавец. Смех, да и только!
Молодые отцы ощутили, что он уклоняется от темы.
— Вы про наших скажите, — напомнил Пиклет.
— Ваш в соревнованиях не участвует, — прибавил Бинго. Полисмен посмотрел снова. Бинго заволновался — неужели сразу не ясно?
— М-да… — сказал судья.
— Дэ… — сказал все он же.
Бинго похолодел. Позже он говорил мне, что непременно выиграл бы, если б не стечение обстоятельств. Пока судья колебался, из-за облаков выглянуло солнце, и луч упал на Арабеллу. Та скривилась и тут же, без перерыва, стала пускать пузыри. Полисмен схватил ее за руку.
— По-бе-да! — крикнул он, поднимая вверх ее кулачок. — А вообще-то вы б на моего посмотрели.
Булочки, обратившиеся в пепел, и в подметки не годились котлетам, поданным на обед. Выйдя из комы, Бинго напряженно думал, как бы тут выкрутиться.
Он и Рози очень любили друг друга, но самая сильная любовь едва ли устоит перед таким открытием. Откуда не взгляни, выходило, что молодой отец поступил ужасно. В самом лучшем случае молодая мать скажет: «Как ты мог?!», а опыт семейной жизни учит, что слов этих надо избегать.
Бинго набрасывал на конверте «Украли», гадая, насколько это правдоподобно, и «Ветер унес», когда услышал звонок, а там — и голос жены.
— Алло!
— Алло, — отвечал он.
— Здравствуй, дорогой!
— Здравствуй, душенька!
— Здравствуй, котик!
— Здравствуй, мой ангел!
— Ты слушаешь?
— Да, да, да.
— Как Алджи?
— О, прекрасно!
— Такой же хорошенький?
— Д…да…
— Письмо получил?
— Да.
— А деньги?
— Да.
— Правда, я хорошо придумала?
— Да.
— Наверное, в банк ты не успел?
— Нет.
— Пойди с утра, до вокзала.
— Вокзала?
— Я завтра приезжаю. Мама наглоталась воды, хочет перебраться в Пистени, на грязи.
В любой другой момент эта весть возвеселила бы его, но сейчас не произвела впечатления. Думал он лишь о том, что завтра приедет Рози.
— Поезд около двенадцати.
— Хорошо, хорошо.
— Пусть Алджи тоже меня встретит!
— Ладно, ладно.
— Да, забыла! Открой средний ящик стола.
— Средний ящик…
— Там корректура для «Женских чудес». Выправь ее и пошли сегодня же. Называется «Нежные ручонки». Ну, я пошла. Мама еще кашляет. До свиданья, лапочка.
— До свиданья, кроличек.
— До свиданья, пупсик.
— До свиданья, зайчик.
Бинго повесил трубку и пошел в кабинет жены. Он страдал. Казалось бы, чего лучше — теща наглоталась и кашляет, но нет, радости не было. Вспоминая доверчивый и приветливый голос, он сопоставлял его
