бабочки живут разве что в пустом кошельке.
У неё – сердечки на полях тетрадей. У него – списки лекарств для матери.
Сердечки и бабочки. Это её тянет и топит одновременно. А что не даёт утонуть ему?
Иногда она ловит на себе Взгляд. И тогда вся эта стая насекомых приходит в хаос, мечется по телу, от чего кожа покрывается мурашками, а собственный взгляд соловеет, словно при похмелье. Ей не нужно пить, достаточно звёздной пыльцы с крыльев – и всё, что способно выдать сознание в этот момент – табличку «закрыто на реконструкцию». Тело – глупую, нелепейшую из улыбок, которую видел свет.
Она и сама не знает, ждёт ли вообще это Однажды. Не знает, где проходит граница дружба-недружба.
Что знает наверняка – если она протянет руку, за неё возьмутся. Что нельзя покупать мороженое с лактозой, но можно – ежевичный джем, что у неё скоро будет кружка с динозаврами взамен разбитой, что он хранит целую пачку её детских рисунков и не перешивает неумелые заплатки на куртке с контрастно-оранжевыми нитками.
Возможно, он и не замечает. Скрывать вещи – это что-то вроде её фишки.
И если она способна контролировать самую мощную силу во Вселенной, которая столь страшна и одновременно столь притягательна, что о ней слагают легенды, что ей поют оды, и она сквозит в каждом жесте любого живого существа – то вполне способна и дальше лгать о том, что творится дома.
А ещё обложки его самых дешёвых тетрадей, где прячутся косинусы и синусы (у них-то всё отлично, счастливцы), – сплошь заклеены этими непутёвыми бабочками, цветочками, покрыты блёстками и украшены завитушками. Она лично выводила каждую. Возможно, у него просто нет денег на новые.
А возможно, она тоже чего-то не замечает. Может, замечает слишком многое.
Однажды может наступить и через двадцать три секунды. А может и не случиться никогда. Да только она почти уже подружилась с бабочками и вполне не прочь подождать ещё немного.
Как я снимал дом у стэндапера
Автор: Владимир Дивинский
Эту личность я придумал сегодня ночью. Проснулся от того, что нога затекла, придумал на почве внезапного голода. Хорошая личность. Сюжет я, пожалуй, запишу.
***
Я остановился на перекрёстке двух дорог. Вроде не кусается. Но нужно было двигаться дальше, перекрёстки это любят.
Прекрасный город – Сочи. Но не для высших жизненных идеалов – дома и работы. Вот прям никак.
Идёшь на работу – через час сидишь как ни в чём не бывало на набережной и слушаешь прибой. Красиво же! Но опоздал…
Идёшь домой – ну что за оказия! Проехал с какими-то личностями на семь остановок дальше. Расстояние между остановками в Сочи – примерно по семь километров. Ого!
Домой ехать неохота, да и дом-то воображаемый, поскольку нет работы. Вот и спишь в пустом номере санатория, в котором тебя бросили. Их тут много, поэтому такие ночёвки практикуются и не пресекаются даже.
В общем, классическая песня – зря от родителей уехал.
Под ноги упал арбуз. Как же не поскользнуться?
Встаю. Перед носом – объявление:
«Сдаю дом уставшим и неприкаянным. Оплата – по беседе за ночь»
Рай на Земле!
***
Здоровенный покосившийся дом с относительным, как Вселенная, ремонтом. При этом – миниатюрнейший за счёт огромного количества хлама двор.
Две ванны, к которым подтащили и привязали водяную горку. Ванны наполнены водой.
Клумбы, на которых стоят конструкции, наспех сваренные из чего попало.
В беседке, почти упавшей – мольберты, перепачканные растворителем, чем-то вроде бензина и краски. А также растянутые на гвоздях огромные плакаты с неузнаваемыми лицами.
Дом – ну…
Сарай, заросший виноградом. Вот и всё. На куске бетона – Че Гевара, нарисованный баллончиком.
Ну, и он стоит тут же.
– Ты устал?
– Ага.
– Ты неприкаян?
– Как бог после пьянки.
– На тайной вечере было ненастоящее вино. Проходи.
– Бог всем врал, я знал.
– Он продолжает это делать, его пути неисповедимы.
– Ты священник?
– Не-а. Комедиант.
– Почти то же самое, только по другую сторону баррикад.
Звали его Евграфо. Да. И он выступал в каких-то подвалах с социально-значимыми юморесками, играл джаз, рисовал авангард, рисовал граффити, шил друзьям одежду и гнал самогон. А также проповедовал теорию о необходимости человеческой свободы.
Был он красив, начиная с глаз, заканчивая пятками, по-хорошему злой, саркастичный и открытый, с искрами в ноздрях, задирающихся кверху. Он курил дешёвый электронный испаритель, который пах нефтью. А нефтью пахнет вечность, это все знают.
– Где ты взял глицерин с запахом нефти?
– В Баку.
Я жил у него месяца три. Это вовсе не значит, что я перестал ночевать в пустых номерах отелей бесплатно по ночам. Я просто стал наполнять это время разными действиями. В этих номерах мы читали вслух стихи. Дрались подушками. Спорили о православии, моих новых литературных попытках, Канте и вышивании Кантом библейских текстов. Нас боялись выгонять, мы казались умными, готовыми ко всему и опасными.
В нашем доме всё время были какие-то люди.
Однажды я увидел сидящего в ванне человека. Он был в рубахе, украшенной цветами, с длинной, непричесанной гривой и бородкой. О чём-то остальном судить не могу, вода в ванне была мутной из-за водорослей.
– Здравствуйте – сказал я.
– Где Евграфо? – был ответ-вопрос.
– Он сейчас придёт с ящиком клубничного мороженого и тремя прекрасными женщинами из местного джаз-клуба.
– Отлично.
– Вы искали его?
– Именно. Видите ли, в такой ванне утопившийся его комплекции легко поместится…
Вот так живёшь, а потом в твоём бытии появляется битник Вася.
Всё мороженое мы сгрузили в огромную круглую чашу с неработающим джакузи, в центр поставили кактус, легли рядом и принялись есть. Мы смотрели новости, сочиняли по ним анекдоты, и девушка с тусклыми синими волосами тихонько целовала меня в ухо.
– Зачем это всё?
– Что?
– Есть как древние римляне, обнимать женщин, которых обняли тысячи мужчин до тебя?
– Моя жизнь ничем не отличается по объёму смысловой нагрузки от жизни других. Сам подумай.
– Или за компом в офисе, или на полу рядом с ванной мороженого?
– Примерно. Можно ещё петь, устраивать весёлые революции, гомерически хохотать и целовать Еву. Да, Ева?
– Еще ты можешь прыгнуть из окна и посмотреть, что получится, – сказала раздраженная Ева с аллергией на лактозу и клубнику.
– Мне будет интересно слишком малое количество времени. Извини.
– А чем мы отличаемся от всех раздолбаев до нас?
– Не знаю. Они все такие разные, но все такие одинаковые. И нас это тоже касается. Мы не выбиваемся из системы.
