Новый и совсем другой.
Следующие двадцать пять дней я провел, не выпуская из головы вопрос «Как же заключенные проводят в тюрьме по два года, по пять, по десять, по двадцать лет?». Серьезно — изоляция это страшная вещь. После пяти дней стало появляться ощущение, и с каждым днем оно становилось все сильнее и сильнее, что стены начинают сужаться.
Все время мне что-то кололи, давали пить таблетки, какие-то мази втирали — и все это делала почти всегда одна и та же медсестра. Я прозвал ее Мальвина (хотя сходства с подружкой Буратино нет никакого). Настоящего имени ее я не знал, и до конца моего пребывания в больнице так и не узнал, не смотря на все мое желание познакомиться с ней. Она лет на пять старше меня и сногсшибательная — у нее и без меня куча поклонников. А я-то ей к чему? Уверен, ей ежедневно поступает по двадцать предложений сходить на свидание, попить кофе, провести вечер, а, может, и руки и сердца от пациентов-извращенцев, которые, делая ей эти предложения, раздевают ее глазами и представляют, как во всяких немыслимых позах занимаются с ней сексом. И в два раза больше таких же предложений она получает от коллег, знакомых, сокурсников и случайных прохожих на улице. Так что, я лишний — это точно.
На пятый день пребывания, ни у кого ничего не спрашивая, не интересуясь о возможных последствиях поступка, вышел из палаты. Вальяжно прошелся по коридору, рассматривая таблички на палатах и кабинетах. Вызвал лифт, обратив внимание на табличку с цифрой «7» рядом (получается, я на седьмом этаже). Зайдя в кабину лифта, недолго думая, нажал кнопку первого этажа. Внизу будничная дневная суета. Посетители бегают со своими картами и направлениями на лечение, врачи носятся туда и обратно с видом, что каждая секунда замедления может стоить пациенту жизни.
По буклету, взятому мною на рецепции, — у девушек за стойкой был удивленный взгляд, увидев меня, — понял, что нахожусь я в больнице, в которой у моего папы страховка от работы. Я удивлен — сотрудников МИДа (и других сотрудников такого плана серьезных организаций) должны кормить хорошо. Не говорю, что еда не съедобная, но могло быть и лучше. Иногда приносят такое, что от одного вида аппетит пропадает. Наверное, из-за этого родители и привозят каждый день что-то съестное. Как-никак папа не последнюю должность занимает у себя — могли бы ему и посерьезней медицинские учреждения включить в страховой полис.
Перед стендом, где я изучал услуги, предоставляемыми клиникой (как они себя сами называли), убедил себя в одном — медицина это бизнес. И те, кто держат этот бизнес, желают нам не здоровья, а чтобы мы чаще болели, а их подчиненные врачи, видимо имея с этого свою долю, назначают как можно больше обследований, курсов лечений и тому подобного, многое из которого, уверен, этим пациентам и не нужно.
Не знаю, откуда она взялась — как из-под земли выросла, — но я услышал ее божественный голос.
— А ты что тут делаешь?! — грозно произнесла Мальвина.
— Ааа… хм…, — стоило, конечно, сказать «тебя жду», но не смог, — гуляю.
— Гуляет он! Тебе еще дня три строгого лежачего режима надо точно!
«С тобой бы я с удовольствие проводил время в лежачем режиме», — подумал я. В фильме «Достучаться до небес» один из главных героев (которого играл Тиль Швайгер) проводил время в больнице с таким настроем, который был сейчас у меня. Но у меня духу не хватит выставить это настроение на показ. Поэтому я, ничего не ответив, пошел к лифту и вернулся в палату.
Родители навещали меня каждый день без исключения. Приезжали вдвоем по вечерам. Бывало еще, папа заедет перед работой утром на пять минут, или мама могла заехать днем, но вечером обязательно приезжали вместе. С каждым днем мне становилось все лучше, и это отражалось на их настроении. Со временем я перестал их видеть подавленными и безрадостными, наоборот — много улыбались, шутили и рассказывали какие-нибудь смешные истории.
Но слова матери, которые она произнесла при очередном своем дневном визите, радости мне не доставили. Мне было абсолютно неприятно — даже противно — услышать, что некоторые мои одноклассники и другие «друзья» звонят домой, а один раз заходили и интересовались: одни спрашивали, куда я пропал, другие — как мое здоровье. «Куда я подевался», скорее всего, интересовались те, кто не учился со мной в школе и не знали о происшедшем, а про здоровье — одноклассники (директор видимо рассказала классному руководителю, а та — всему классу). Мама молодец — говорила, что со мной все нормально, а на их желание навестить отвечала, что я лежу в закрытой клинике, куда посещение разрешено только близким родственникам.
Не знаю, как бы я вел себя в подобной ситуации на месте родителей, но они меня, честное слово, заколебали. Каждый день одни и те же вопросы, темы разговоров практически не менялись, а больше всего что доставало — они звонили по два-три раза на дню и во время телефонных разговоров задавали все те же «Как ты себя чувствуешь?», «Все ли хорошо?» и «Нужно ли тебе чего привести завтра?». С каждым днем от этой заботы тошнило все больше и больше в геометрической прогрессии.
Время тянулось катастрофически медленно. Я готовился к экзаменам, читал книги, слушал музыку и иногда записывал свои мысли в личный дневник. Если посмотреть, чем другие пациенты занимаются, то все банально: книги, ноутбуки, просмотр фильмов, телефоны — у них есть все необходимое, чтобы убить время, которое им тут назначили провести.
Не смотря на то, что каждое утро я уже ждал вечера, чтобы проснуться утром и опять ждать окончания дня — настольно невыносимым и долгим мне казалось время, проводимое здесь, — двадцать пятый день настал, как мне сейчас кажется, быстро. Еще неделю назад родители с радостью сказали мне, что, по словам главврача, ровно через семь дней меня можно забирать отсюда домой. По мне, так можно было вообще меня выписывать еще задолго до этого, но врачи, делая вид, что за моим выздоровлением необходимо беспрерывное наблюдение, старались как можно денег выкачать из страховой компании за мое пребывание здесь.
Складывая в сумку iPod и музыкальные колонки, я еще не подозревал, что в следующий раз, как включу дома Ника Кейва, тут же его выключу — его музыка, как ничто другое, с первых нот будет напоминать мне о времени, проведенном в этой больнице, и вообще о том, что со мной произошло.
