же не послышалось, и Игнатов действительно сказал, что приедет вечером? Сюда?
Ко мне?
«Не к тебе, Игнатова, — вторит мой внутренний голос, — он приедет по делу».
Я начинаю судорожно метаться по квартире.
«Вечером заеду», — это во сколько? В семь? В девять? Или в полночь?
Для Леона Игнатова понятие «вечер» может варьировать в диапазоне от шести вечера до двенадцати ночи.
Я зачем-то бегу на кухню и открываю холодильник. Что я пытаюсь в нем найти, когда сама же утром провела тщательную продовольственную инспекцию? В нем стерильно, как в операционной.
Я не знаю точного обозначения моим следующим действиям, возможно, это биполярное расстройство, о котором мне сообщит моя лучшая подруга-психотерапевт чуть позже, но сейчас я совершенно не даю отчет своим действиям, когда торопливо набираю маму, когда спрашиваю о том, что можно приготовить быстро и нетрудоемко. Это точно не я несусь в ближайших супермаркет за продуктами. Это всё кто-то другой, это не я…
Потому что Игнатова Агата никогда не запекала курицу с картошкой.
Но подумаю я об этом потом, поздними, одинокими вечерами.
Я понимаю маму, долго и упорно всеми правдами и неправдами пытающуюся вытянуть причину столь внезапного кулинарного порыва, отсутствующего у ее дочери все полные 28 лет.
Умение убеждать — моя национальная способность. Поэтому я вдохновенно уверяю маму и саму себя в исключительности собственного интереса и не более.
Я готовлю для себя, да!
И почему я не интересовалась этим раньше?
Почему мама никогда не предлагала помочь ей и поделиться своим опытом? Потому что оказалось, что это совершенно не сложно и не долго, а главное — приятно. Приятно знать, что это приготовила именно ты!
На часах шесть вечера, а я сижу под душем в ванне и натираюсь ароматным ванильным гелем, потому что, мне кажется, я насквозь пропахла гарью от курицы, которая, к слову, немного подгорела.
Наношу легкий макияж и перерываю весь свой гардероб, сетуя на то, что опять нечего надеть.
Нечего надеть?
Дома, Игнатова, тебе нечего надеть дома?
Кажется, у меня проявляются все признаки начинающейся шизофрении, иначе как назвать то, что я начала разговаривать сама с собой? Синдром одиночества? Так рановато еще.
В семь вечера я сижу на диване: накрашенная, в коротких летних шортах и футболке с одним спущенным плечом, а на плите томится подгорелая, полуоблезлая курица с лимоном в заднице.
Можно сколько угодно себя обманывать, но я жду.
Жду своего бывшего мужа с работы.
Господи, да я даже его так ни разу не встречала в законном браке. Шизофрения, Игнатова, определенно это шизофрения.
Нужно срочно поговорить с Сашкой, думаю, она мне не откажет по старой дружбе и возьмет меня под наблюдение.
Пока я гуглю симптомы шизофрении, раздается глухой и настойчивый стук в дверь. Вскакиваю и несусь в прихожую, но около зеркального шкафа-купе притормаживаю и напоследок оглядываю свое отражение.
Сойдет.
Игнатов стоит, облокотившись на дверной косяк одной рукой, а в другой держит пакет.
— Привет, проходи, — пропускаю Леона в квартиру.
Бывший муж проходит, разувается и передает мне пакет.
Я стою и смотрю на него, ожидая хоть какого-нибудь знака. Этот пакет мне или он просто дал его подержать, чтобы разуться? Игнатов ухмыляется и кивает на пакет, мол «смотри».
Я готова взвизгнуть от радости, но сдерживаю непрошенные эмоции. Заглядываю в пакет и достаю оттуда пластиковый контейнер с моими любимыми белковыми трубочками.
Не может быть! Мои любимые трубочки!
Когда мы только поженились, Леон часто покупал для меня эти невероятно нежнейшие трубочки, тем самым задабривая, когда задерживался на работе. Ради этих воздушных пирожных я прощала ему всё.
Но последний год, а, может, и больше, я редко, но покупала себе их сама. Потому что Леон либо совсем не появлялся дома, либо появлялся настолько поздно, что ни одна кондитерская уже не работала.
— Спасибо! — искренне улыбаюсь, а еще смущаюсь. Такое ощущение, что я восемнадцатилетняя девчонка, которая пригласила к себе в гости понравившегося парня, пока ее родители уехали на дачу.
Только вот мне далеко не восемнадцать, и в гости я никого не приглашала, а передо мной не понравившийся парень, а бывший муж, отписавший мне эту самую квартиру. Сюр какой-то.
Игнатов по-свойски проходит в ванную, и по звуку льющейся воды я понимаю, что он моет руки. Я стою в прихожей и опять рассматриваю себя в зеркале. Поправляю волосы и ниже опускаю плечико футболки.
Леон выходит, бросает на меня равнодушный взгляд и направляется в гостиную, а я плетусь за ним. В небольшой зальной стенке открывает нижний выдвижной ящик, где у нас хранится всякая ерунда: старые подаренные открытки, конверты, чеки столетних купленных товаров, блокноты, календарики, а также гарантийные талоны и сервисные книжки. Вот под всей этой макулатурой отыскиваются документы, а я, глупая, не нашла.
— Здесь выписка из ЕГРН, паспорт на счетчик, а это договор на обслуживание газового котла, если вдруг понадобится, — равнодушным голосом отчитывается бывший муж. — Что еще? Говори, пока я здесь.
Мы сидим на диване напротив друг друга.
Мой бывший муж сейчас так близко, что я могу его рассмотреть. Я смотрю на него по-новому, как-то по-другому… заинтересовано, что ли. Мне любопытно, какой он без меня, и как же хочется найти какие-нибудь подсказки того, что ему сложно и одиноко, но не нахожу…
Всё в нем я знаю: каждую венку, черточку и морщинку. Его глаза снова красные и уставшие от каждодневных мерцающих мониторов, и я абсолютно уверена, что в каждом кармане его пиджаков можно найти глазные капли. А вот если слегка отодвинуть ворот его сорочки несложно заметить маленькое родимое пятнышко, похожее на лук и стрелу. Весьма символично, потому что Игнатов — стрелец по гороскопу. Оно мне нравилось, я даже завидовала бывшему мужу, считая, что это родимое пятно делает его особенным и загадочным.
Всё это я знаю и помню…
Он не рассматривает, в отличие от меня, просто смотрит сквозь, как обычно смотрят на неинтересных
