занимался и окончил томский техникум. В городе-то и побывал, пока учился, всю оставшуюся жизнь так и прожил в своём небольшом посёлке. Был женат дядя Миша в свои двадцать три года, а вот детей почему-то Бог не дал. Поехала как-то жена в Ташкент, да так и не вернулась. Ездил, искал, родню расспрашивал, но в тот день, когда она туда приехала, было землетрясение сильное. И кто знает. Ни тела, ни дела… Так и вернулся ни с чем. Много лет прождал. Запросы делал, но увы…
Не единожды приходили свататься к нему, а он отшучивался:
— А вдруг Машенька моя явится, вот что я тогда с вами обеими делать буду? — Посидят, попьют чай, на этом и дело заканчивалось.
Одним недостатком страдал Михаил, с детства горбатым рос, а тут ещё в сорок третьем здоровую ногу на деревяшку сменял. С годами вообще к земле склонился. Но жил и радовался чужому счастью, и все к нему тянулись. Осенью, казалось бы, в деревне детворе вдоволь побегать можно, а нет, когда начиналась копка картофеля, дети, словно сговорившись, прибегали к нему и в два захода выкапывали весь картофель, это несмотря на то, что у каждого в семье были свои огороды.
— Ребята, да я сам, сам управлюсь, вы отдыхайте, сил набирайте, скоро снова в школу.
— Не-е-е, — отвечали чуть ли не хором, — нам нетрудно.
А какие вкусные драники жарил Михаил! За обе щёки уплетала ребятня. Ещё всем деревенским жителям, кто попросит, валенки подшивал, ни копейки не брал. И для подростков маленькие коромысла делал, тоже бесплатно.
Вот уже и восемьдесят, по-иному засветило солнце в дяди Мишино окно. И года своё взяли, не такими послушными руки стали. Полез как-то он на крышу, хотел кирпичи сменить на трубе. Понадеялся на себя, да куда там, подвела деревянная ноженька, сорвался с крыши. Надолго попал в больницу. Там-то он и встретился с Татьяной Сергеевной. Одинёхонька и она давно была. Никто её не проведывал. И стали они друг для друга опорой. Ходила к нему каждый день, печку топила да кушать варила.
Но у дяди Миши после падения с крыши что-то стряслось с рассудком, вскоре увезли его в Томскую психиатрическую больницу. Часто навещала его Татьяна Сергеевна, сама старенькая, ездила из деревни в город каждую неделю. Приехала однажды домой, а дома-то и нет своего, сгорел, пока к Михаилу ездила. Так и осталась в его доме жить. А вскоре забрала Михаила. Жалко стало. Мало порадовались друг другу.
Вот уже не одну зиму скучает без Михаила Татьяна. Ушел в мир иной. Добрый след оставил, добрую память о себе. А сегодняшний первый выпавший снег навсегда запорошил и Татьянин след. Светлая им память. Быть может, там встретятся?..
Чужое имя
«Девяносто два «А», четвёртое окно» — высветился номер очереди на табло. Объявили по громкой связи, затем повторно. Но никто не подходил. Тогда я заглянула в талончик находившейся рядом со мной женщины и говорю:
— Что ж вы сидите, проходите в четвёртую кабинку, — указываю рукой на кабинку, — ваш номер объявили.
— Мой? — удивилась она и, резко соскочив с места, направилась к нужному окну.
— А сумку, сумку-то забыли! — кричу вслед, протягивая ей сумку.
— Да пусть стоит, кому она нужна, — но всё же сумку она взяла.
Через минуту-другую всё та же женщина подошла ко мне с просьбой:
— А вы мне не поможете на сотовый телефон денежку положить? За квартиру взяли, за свет, а за телефон не хотят, говорят, в терминале рассчитываться надо, а я там не умею. Боюсь.
— Конечно, помогу.
И я исполнила её просьбу, хотя сама недавно научилась это делать, тоже боялась.
Вместе вышли из Сбербанка, и пошли рядышком в одном направлении. Оказывается, она живёт в квартале от меня. Ослепляло солнышко, искрился недавно выпавший снег. Было безветренно и совсем не холодно. Мы разговорились. Когда она назвала своё имя, мне только и оставалось добавить:
— Тёзка вы, значит, моя.
— Ага, тёзка-хлёстка, — вырвалось у неё. Почувствовав её негодование, добавила и я:
— Кстати, мне тоже моё имя не нравилось, по-церковному я Лизой должна быть. Это сестра меня так назвала, обманула маму, мама меня дома родила…
Так хотелось рассказать случай с сестриным обманом, но тётя Валя меня опередила:
— А мне моё. Моё не моё…
Она как-то доверительно посмотрела на меня и, сбавив голос, словно кто-то нас подслушивал, продолжила:
— Галя я. Галя, — ещё уверенней повторила она, перейдя на шёпот.
Тут я засомневалась, не зная, как к ней теперь обращаться. Да и неважно, думаю про себя, можно просто на вы, раз так пошло. Галя, Валя — что к чему? Вроде, женщина в зрелом возрасте и недурна собой, а — Галя, Валя… Бред какой-то. Вздорные мысли тут же рассеялись. Посмотрев на меня пронизывающим взглядом, подхватив крепче под руку и сбавив шаг, она поведала мне такую историю.
Галина родилась в небольшом посёлке, но не одна, а с сестрёнкой Валей. Близняшки. Как две капли воды похожи, порой мать родная не различала, что говорить о других. В семье скромно жили, старше их ещё два брата, а младше — сестрёнка Нюрочка. Та долго не прожила — не то скарлатина, не то корь, померла совсем крохой. Отец выпивал, но нечасто. Сильно болел, что-то с лёгкими у него было. Любил девочек, а про мать и говорить нечего — всё для них старалась. Помощницы в доме были.
В школе их часто путали, но порой им это было на руку. Так как Валентина слаба по математике, а русский на ура, а у Галины наоборот — выручали друг друга, никто и не знал, а может, догадывались. Гладко получалось. В старших классах экзамены друг за друга сдавали.
Время подошло, враз повзрослели девчонки. За Галиной начал ухаживать парень с ближней улицы. Парень-то вроде и ничего, и не беда, что мелкого росточка, покладистый, а вот родители у него… что мать, что отец выпить любили. Да на всю деревню такое чудили, особенно отец. Зачастую по огороду мать то с ножом, а то с ружьём гонял. А однажды и вовсе скинул в колодец — не утонула, хотя сама пьяная была. Сын вовремя подоспел — спас. Жалко было Галине парня, но любви к нему не испытывала, просто жалость. А вот сестрёнка Валюшка влюбилась, как говорят, по уши. Парень её на несколько лет старше был. Военный, высок, умён, обходителен. Приехал в посёлок к родне поохотиться на дичь, да Валюшку-то
