молчать. Пусть что хочет думает, а должен был сказать, ну хотя бы: «Сейчас не время ехать, погоди. Мы потом вместе съездим. Одна поедешь, что люди подумают…» Мало ли что он мог еще сказать. Норбо же сидел молча, уставившись в очаг. «Когда поженились, он не был ни глухим, ни немым», - с горькой обидой подумала Жаргалма.
Первой заговорила свекровь.
- Хочешь уехать, нас оставить, - в голосе у нее слышалась боль. - Как же мы будем без тебя?
Кто знает, искренние ли это слова. Может, и она не особенно горюет, так, одно притворство. Говорит, чтобы загладить глупое молчание сына… Жаргалма чувствует: что-то темное, горькое рвется у нее из души наружу. С трудом сдержалась, чтобы не разрыдаться.
Пока Норбо не напился чая, ничего не сказал. Отодвинул чашку, сухо проговорил:
- Что с собой повезешь? Гостинцы надо, а готового ничего нет.
Как мало надо женскому сердцу? В этих черствых, сухих словах Жаргалма услышала заботливые, виноватые, сочувствующие звуки, почувствовала добрую душу Норбо. При желании все можно найти в чужом голосе, даже в небесном громе нежные звуки можно услышать. Жаргалма с лаской посмотрела на мужа, но Норбо ничего не уловил, не заметил в ее взгляде…
- Ничего не надо везти, - ответила мужу Жаргалма. - Ничего им не надо, все у них есть.
- Тогда пустую суму привяжи к седлу и поезжай! - зло крикнул Норбо.
Ханда-мать собрала Жаргалме гостинцев для родни - небогато, но все же не с пустыми руками приедет, нельзя ничего не привезти. Даже пустой туесок не отдают соседям, надо хоть горсть айрсы положить на дно. Таков обычай.
Кожаный мешок с гостинцами привязали позади седла Саврасого. Перед расставанием женщины налили себе по чашке чая, посидели, как полагается. Трудно расставаться, а говорить об этом еще труднее… Увидятся ли они когда-нибудь, будет ли у них мирный очаг и полная чаша жизни? Женщины не плачут, слезы раньше выплаканы.
«Надо уезжать, не сидеть же вечно… Меня ждет оседланный конь…» Жаргалма вышла из юрты вместе с Хандой, постояла немного у порога, села на Саврасого, тронула его поводом. Соседи видели, что она уезжает, никто ее не остановил, не заговорил. Никто не спросил, почему без мужа едет в гости к родным. Будто и не было в улусе три месяца назад богатой свадьбы, не привозили со щедрыми подарками невесту Жаргалму. А если и была такая невеста, так это ошибка, досадное недоразумение. То, что она теперь уезжала, хорошо: ее все равно надо было выпроводить. Покойников всегда хоронят, дома не прячут. Нельзя держать в юрте и бабу с пестрым языком.
С каждым шагом Саврасого дорога становится все короче, на душе Жаргалмы все легче, степь кажется шире, просторнее. С каждым новым клубом дорожной пыли за бегущим конем, с новой песней птиц на встречных кустах воздух делается прозрачнее. Жаргалме легче дышится. Она не понукает коня, он сам бойко бежит. Когда позади исчезли из виду последние юрты улуса, Жаргалма сдержала коня и вдруг запела давно не петую, позабытую песню. Когда она пела последний раз? Три месяца даже про себя ни разу ни одной песни не вспомнила… Нельзя было распевать, чужие люди могли сказать: «Не успела стать женой, только приехала, новые чулки еще не проносила, а уже песни горланит…» А теперь даже веселые песни почему-то звучат грустно. Не до песен ей, видно… Никто не поверит, что она в таком тяжелом горе, возвращаясь домой одна, без мужа, пробовала петь.
Немного лучше стало на сердце, когда она выехала на прямую дорогу к родному улусу. Запах трав с каждой верстой делался все роднее, цветы вроде ярче, наряднее. Вдруг все переменилось: вспомнился муж, Ханда-мать, стало опять грустно, потянуло назад. Она остановила коня, поставила поперек дороги. Не вернуться ли обратно? Нет, там ее обидели, оговорили. Норбо не защитил, у него сердце трепещет, как хвост на ветру. «Поеду домой. А Норбо через несколько дней соскучится и прискачет за мной».
Она еще в детстве слышала: «Для доброго коня и длинная дорога коротка, для быстрого коня и короткий день длинен». Саврасый так и рвался вперед, будто соскучился по родным местам.
Еще солнце не успело подняться к полудню, Жаргалма была уже на высокой горе Обоото Ундэр, которая стоит посередине ее пути. Чем ближе Жаргалма к родному очагу, тем быстрее скачет вперед, тем приветливее, ласковее кажется ей встречный ветер. Скорей бы улус, родительская юрта! С таким нетерпением разве только голодный грудной ребенок ждет из степи свою мать. Жаргалма теперь и сама не может понять, как она целых три месяца жила на чужбине… Она подвела Саврасого к чистому, холодному ключу. Вода прозрачная, каждый маленький камешек виден. Как медленно конь пьет воду, будто цедит через соломинку… Не попасти ли его на здешней густой траве? «Нет, - решила Жаргалма, - дома для него трава еще вкуснее будет. - Она улыбнулась: - А я отведаю тарака, приготовленного матерью».
Вот и гора Халзан Добо, за ней улус. Скорей, скорей! Гора стала выше и круче… По обеим сторонам дороги пасутся кони. Когда они были жеребятами, с ними играл Саврасый. Он рвется к табунам, раздувает ноздри. «Подожди, - успокаивает его Жаргалма, - приедем домой, отпущу, будешь бегать с табуном».
Все ближе вершина Халзан Добо, уже виднеются вдали синие горы Маахайта, горбатится Майла Байса, скоро покажутся и хребты Улэнтуя. Вот они, опоясанные белым кушаком тумана! Видны, наконец, и юрты родного улуса. Жаргалма закрыла лицо рукой, ей хочется смеяться и плакать, соскочить с коня, прыгать, бежать вперед. От волнения трудно дышать… Завяжите ей глаза, она все равно добежит до улуса, по голосу узнает там каждую собаку. Чувствуют ли родные, что она подъезжает к дому? Должны, должны чувствовать!
Родительский дом - маленький, низенький, почерневший от дождя и солнца. Амбар, крытый темной лиственничной корой. Все на своем месте, ничего не изменилось. Только телеги нет, отец уехал куда-то. Может, соскучился, поехал за нею, да они где-то разъехались… Бедняга Шойроб, старший брат, сидит все там же, пилит дрова. Он слабоумный… А где Очир, младший брат? Увидит, со всех ног кинется навстречу. Родная, милая мама в старом коричневом халате стоит у крыльца, встречает свою дочь. Жаргалме кажется, что она все три месяца стоит тут, ждет, не спускает с дороги уставших, заплаканных глаз. Собака Янгар с лаем выбежала навстречу, но сразу узнала Жаргалму, замахала хвостом. Янгару неловко, что лаял на своих,
