и путь отступления! Недолго думая, я выскакиваю следом за летающим студнем. Он мелькает за деревьями с левой стороны от избы, — следовательно, мне направо. В затылок несутся крики Миранды и Ти. Сатир обещал, что девушки погонятся за своим «спутником», а не за мной. Хоть бы так и вышло! А еще рогатый говорил, что найдет меня, если заблужусь. Поэтому я бегу, не разбирая дороги. Главное сейчас — скорость.
За спиной словно вырастают крылья. Я перепрыгиваю поваленное дерево, уворачиваюсь от мощной еловой лапы и ликую от собственной ловкости. Но продолжается это недолго. Кто-то хватает меня за капюшон.
Я верещу и машу руками, пытаясь отбиться. Но отбиваться не от кого — толстовка всего лишь зацепилась за острый сучок. Дергаюсь, ткань трещит и рвется. Потеряв равновесие, я лечу головой вниз. Едва успеваю выставить руки — в ладони впиваются сухие ветки и хвоя. Маска слетает с лица, — наверное, тесемки ослабли, пока я боролась с сучком. Сверху ухает, и я невольно поворачиваюсь на звук. Над головой, обдавая влажным холодом, парит студенистая тварь.
Я смотрю на нее, а она на меня.
Глава 7. Сказать правду пиковому королю
Я стягиваю балахон, бросаю его на землю и устало ковыляю куда глаза глядят. Можно присесть на поваленное дерево и дождаться сатира, но я просто не могу торчать на месте.
Тварь ничего мне не сделала. Повисела в воздухе и умчалась по своим делам. Даже не знаю, почему рогатый настаивал, что она не должна видеть мое лицо. Ну увидела — и что? Я ее ни капельки не заинтересовала. Это хорошо, но чуточку обидно. Даже монстр меня заигнорил!
Серебристая дымка мерцает на фоне елей. Наконец-то.
Появившись, сатир сразу хватает меня за руку и тащит в обратном направлении. Ноги, не привыкшие к долгим прогулкам по лесу, еле волочатся. Кроссовки, похоже, придется выбросить — они исцарапаны и проткнуты неласковым валежником. Но жаловаться рогатому и просить притормозить бессмысленно, да и гордость не позволяет. Наверняка не услышу в ответ ничего, кроме насмешек.
— Ты отпустил валета? — спрашиваю я.
— Нет, зажарил и съел, — ворчит сатир, но все-таки уточняет: — С пигалицей полный порядок, уже свалила восвояси. Ты представилась королю?
— Эм-м, да.
Секунду я колеблюсь — не сказать ли про слетевшую маску, — но решаю, что это не имеет значения.
В воздухе разливается вечерняя прохлада и появляется мошкара. Издалека доносится кваканье лягушек. Насвистывают птицы. Остановиться бы, послушать, но сатир упорно тянет за собой.
— А что червы собирались делать с той тварью? — интересуюсь я. — Они притащили ее в бутылке, выпустили, а потом…
Рогатый выразительно смотрит на меня и проводит большим пальцем по горлу.
Надеюсь, это ответ, а не угроза.
— Но зачем?
На самом деле я хочу спросить не об этом — не только об этом, — но к главному вопросу нужно подходить издалека.
— Я же тебе объяснял, малыш. Червы и пики убивают нечисть. Трефы и бубны — людей. Все просто. Если ты принадлежишь к масти, ты должна убивать. Так принято.
— Там, в доме, — осторожно продолжаю я, — было много всяких знаков. И еще соль. Зачем все это?
— Обычные меры предосторожности, чтобы оно не вырвалось на свободу. То-то дама с королем удивились, когда их дружочек сбежал, — фыркает сатир.
— Понятно. — Я переступаю через продолговатую мшистую кочку, похожую на могильный холмик, и стараюсь не выдать голосом волнение. — Среди знаков был один, который мне запомнился. Миранда назвала его «берегиня»…
— Ш-ш-ш! — сквозь зубы шипит рогатый. — Даже не произноси при мне таких слов. Запомни, для нечисти это худшее ругательство на свете.
Внезапно я чувствую, как потеет ладонь, стиснутая в лапе сатира. Высвободив руку, я сглатываю шершавый комок, вставший в горле, и уточняю:
— Так ты, эм-м, тоже нечисть?
— А что, у тебя с этим какие-то проблемы? — Рогатый прищуривается. — Мы вообще-то живем в век толерантности. Я твой помощник и хорошо выполняю свою работу, так есть ли разница, к какому виду или типу я отношусь?
Я не понимаю, кривляется он или говорит искренне. Склоняюсь к первому варианту, но с элементами второго.
— Ты прав, разницы нет, — отвечаю я. — Кстати, насчет толерантности и всего такого. А почему Миранда — «король», а не «королева»?
— По той же причине, по которой Венедикт, Андрей и Борис — дамы.
Вроде звучит забавно, но улыбка не появляется.
— К каким мастям они относятся? — спрашиваю я.
— Венедикт — пики, Андрей — трефы, а Борис — бубны. — При упоминании последней масти сатир мрачнеет.
— Ти, дама черв, говорила, что у нее плохое предчувствие… Блин! — Я спотыкаюсь о палую ветку, но удерживаюсь на ногах. — В общем, она догадывалась, что все может пойти не по плану. — Отмахиваюсь от назойливой мошки и уточняю: — Она экстрасенс?
— Все дамы немножко экстрасенсы, а некоторые еще и медиумы. Так что с ними надо держать ухо востро.
Лес редеет, и вскоре мы выходим к станции. Несмотря на то что касса не работает (полвека как минимум), расписание тут все-таки имеется. Тупо смотрю на цифры и понимаю, что не могу соотнести их с реальным временем — часов нет, а ориентироваться по небу я не умею. Впрочем, последняя электричка должна прийти в двадцать два с копейками, а сейчас явно раньше.
Обрушившись на скамейку, я разглядываю убитые кроссовки. Сатир заваливается рядом и все пытается пристроить затылок мне на колени, но я всякий раз отодвигаюсь, пока не оказываюсь на самом краешке лавки. Рогатый победно водружает голову на мои ноги и спрашивает с таким видом, будто я ему что-то обещала:
— Может, хоть за ушком почешешь?
— Обойдешься.
Цельсии стремительно валятся вниз, а время словно стоит на месте. Меня начинает потряхивать от прохлады и нетерпения. Как же не хватает мобильника — так бы хоть знала, который час.
Крис наверняка с ума сходит и придумывает всякое: что отец приехал в город, выследил меня и увез в какое-нибудь захолустье, чтобы расправиться. Кое-что из этого правда: я действительно в захолустье. И отец уже пробовал однажды избавиться от меня…
Я вздрагиваю, спихиваю голову сатира и резко встаю. Надо размяться, а то холодно становится. И тревожно. Расхаживаю туда-сюда по платформе, периодически поглядывая на деревья. Приступ беспокойства потихоньку проходит.
На закате лес выглядит безопаснее, чем днем. Он разнеженный и спокойный. Будто человек, отдыхающий после трудной работы. Багряно-фиолетовое небо укутывает его бархатным пледом, и лес уже готов задремать.
Не знаю почему, но я предпочла бы сейчас вернуться в чащу, а не
