свой взгляд на веселой карикатуре, которая изображала софийского владыку, весьма ласково благословлявшего богомолку с легкомысленно открытой грудью. Кирчо протянул газету своему товарищу Петру. Оба принялись хохотать.
— На тебе еще один грех, — заметил Петр, — читаешь запрещенные газеты.
— И еще один, — добавил Кирчо, посмеиваясь. — Покупаешь только один экземпляр, а о нас забываешь.
Тогда я молча подал ему «Эхо» и «Поглед».
— Браво! — хлопнул меня по плечу Кирчо. — Может, в следующий раз ты будешь покупать три-четыре экземпляра?
— А деньги мы тебе будем давать. Соберем со всех, — предложил Петр. Это было первое задание, которое я получил от нелегальной организации в семинарии.
Теперь каждый вечер я перемахивал через забор и в ближайшем газетном киоске брал свернутые в рулон газеты, оставленные для меня бай Колё. Для конспирации он заворачивал их сверху в газету «Слово», которая ни у кого не могла вызвать подозрений.
Газеты переходили из рук в руки и зачитывались до дыр. И только теперь я понял, что многие «невинные» вопросы на уроках богословия не были случайны и что бунтарское настроение в семинарии подогревалось определенной группой — нелегальной организацией ремсистов.
…Первый курс я окончил благополучно. Лето провел в родном селе, а в сентябре — снова учеба в семинарии, нелегальная покупка газет, собрания, споры.
Мне казалось, что я вел себя достаточно осторожно: старался никогда ни в классах, ни в спальных комнатах не держать ничего компрометирующего: ведь среди семинаристов были и подлизы и доносчики.
Однажды вечером, вернувшись из города, я спрятал нелегальную литературу в укромном месте под черепицей и пошел в спальную. В коридоре меня встретил один из товарищей:
— Тебя ищут!
Я спокойно вошел в комнату.
— Где ты был? — строго спросил меня надзиратель, он же учитель пения.
— Занимался гимнастикой в саду.
— Какой такой гимнастикой?
— Бегал. А что?
— А вот что! — взорвался надзиратель. — Бегать-то ты бегал, но не в саду, а по городу. Тебя видели, когда ты перемахивал через забор.
— Если видели, почему же не задержали? — пожал я плечами.
Надзиратель разозлился еще больше:
— Почему, почему… Конечно, не пойман — не вор. Но я тебя поймаю…
И он ушел разъяренный, а я понял, что за мной теперь будут следить. В течение целого месяца продолжался мой молчаливый поединок с надзирателем. Однажды вечером, вернувшись из города, я увидел в спальной этого же надзирателя в окружении учеников нашего класса.
— И сейчас идешь с гимнастики? — спросил он с насмешкой.
Я молча пожал плечами, так как был уверен, что меня никто не выследил ни когда я уходил, ни когда возвращался.
— Вот что я нашел у тебя, пока ты занимался гимнастикой!
С этими словами надзиратель вытащил из-под моей подушки три газеты и помахал ими у меня перед носом. Я прекрасно знал, что ничего не оставлял у себя, и потому спокойно ответил:
— Если я сейчас один пойду в вашу комнату, то также смогу там «найти» много чего.
— Как? Ты смеешь думать, что я…
— Под подушкой у меня вы ничего не могли найти, потому что там ничего не было. Это вы сами принесли. Газеты эти ваши.
Надзиратель густо покраснел. Казалось, он вот-вот бросится на меня с кулаками…
Через несколько дней мне вручили официальное уведомление, что меня исключают из семинарии без права поступления в духовные учебные заведения царства.
Я сложил вещички, взвалил свой сундучок на плечо и направился к тетке. Она сначала заплакала, но потом сердито сказала, что так дела не оставит, и действительно принялась обивать пороги священного синода, софийской епархии и всех духовных учреждений, куда только смогла проникнуть.
Я же тем временем каждый вечер перелезал по-прежнему через семинарский забор, где меня поджидали товарищи, передавал им газеты и рассказывал последние политические новости. Видимо, надзиратель пронюхал об этом, потому что однажды, когда я разговаривал с ребятами, он неожиданно появился откуда-то и схватил меня за шиворот. Деваться было некуда, и я смиренно дал отвести себя в кабинет ректора.
— Вот он, бунтовщик! — показал на меня надзиратель епископу Антиму. — Он нам всех учеников развратит!
Ректор поправил очки и стал меня рассматривать с нескрываемым любопытством. Потом позвонил по телефону начальнику 8-го полицейского участка. Пока мы ждали представителя власти, велась душеспасительная проповедь.
Вскоре в дверь постучали. Вошел высокий офицер полиции в сопровождении усатого стражника. Офицер подошел к епископу под благословение. Совершив эту церемонию, полицейский встал по стойке «смирно».
— Что прикажете, ваше преосвященство?
— Одна паршивая овца может испортить все стадо. Этот отрок исключен, но продолжает являться сюда и разносить крамолу. Потому я передаю его вам.
— Слушаюсь, — офицер щелкнул каблуками и, кивнув стражнику, приказал: — Отвести его!
Стражник схватил меня за локоть и потащил в участок. Там мне хорошенько всыпали и отпустили с предупреждением:
— Еще раз поймаем — от тюрьмы не отвертишься!
Тетушка все-таки добилась, чтобы меня приняли в пловдивскую семинарию. Я благополучно окончил очередной класс, а в конце учебного года мне было выдано свидетельство, на котором значилось: «Без права поступления в духовное учебное заведение».
«Так, Лена, кончился первый этап моей жизни. Я не стал попом и не мог учиться дальше за государственный счет.
Это было летом 1933 года…»
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Ключ от квартиры мы всегда вешали над входной дверью. Это хорошо знали наши друзья, и часто бывало так, что, когда мы приходили домой, гости уже ждали нас, растопив печку. В этот день, вернувшись домой, я нашла ключ на месте. Из-под него на пол выпал синий конверт. Я сразу поняла, что это письмо от Добри. Оно было такое длинное…
«Здравствуй, Лена!»
Я быстро читала страницу за страницей… Он старше меня на четыре года. У него, как и у меня, нет отца. Так день за днем шли годы жизни моего Добри. Я сказала: «моего»? И стала читать дальше.
2
«…Дорогая Лена!
Ну вот, я продолжаю. Меня разбудило стадо, проходящее мимо дома. Уже рассвело, и я тороплюсь закончить письмо. В любую минуту может появиться мой хозяин.
Лето 1933 года я провел в Брышлянице. Там еще не создали ремсистской организации, но был дружный коллектив молодежи. Боян, Цвета, Панайот, Лунко, Дечо и другие стали потом активными ремсистами.
Осенью в Плевене я сдал экзамен за пятый класс гимназии и поступил в шестой.
В гимназии я сразу же включился в работу марксистско-ленинских кружков. А в члены РМС я был принят в Маньова Махала.
В то время и рабочая партия и РМС были легальными организациями. Однако полиция знала, что за ними стоят
