Какой-то молодой мужик – незнакомый совсем. Короткая стрижка, дурацкий чубчик зализан набок, рубашечка белая, узкий чёрный галстучек болтается, брючки короткие, носочки белые выглядывают, портфельчик в руке. И это мой Олежка? Вихрастый, нечёсаный Олежка в рваных джинсах и свитерке на голое тело? И с этим незнакомым мужиком – ипотеку на полжизни? Уже раскололись – обломки… Склеить деньгами, детьми, конечно, можно. Но не соединить обратно в единое целое.
Навалилась тоска, безысходность.
Она сама ему позвонила. Сама предложила встретиться.
Он ни о чём не спрашивал, а она не рассказывала.
Думала, поведёт в кафе или в ресторан, была готова воспротивиться… Нет – просто пошли по улицам, бездумно и молча.
Промозглая тёмная мартовская Москва. Влага висела в воздухе, стараясь превратиться в снежную крупу – последним зарядом выплеснуться на мостовые. Огни окон, витрин – ярко в темноте. Бульварное кольцо – редкие силуэты людей между голых деревьев, мимо.
– Давай прогуляемся по Москве памятников? – предложил он.
«По памятникам Москвы», – поправила его про себя, но говорить ничего не стала. И только потом поняла, что он хотел сказать.
– Только к ним надо идти не с пустыми руками, – улыбнулся. – Зайдём в магазин. Здесь, за углом.
Стоял в очереди. Она ждала возле окна, прислушиваясь, как он перешучивался с продавщицей, и вдруг поняла, что оценивает его как уже что-то своё. Раздражает? Слишком фамильярен? Много внимания чужим, забыл про неё? Улыбнулась себе – вот интересно!
Купил крымский портвейн, пластиковые стаканчики и мандарины. Показывая на бутылку, пояснил:
– Как раз по погоде. Надеюсь, ты не против? Пойдём.
Она ещё не понимала – куда и зачем «пойдём». Но уже была готова куда угодно. Его уверенность и спокойствие позволяли не думать самой, только следовать.
Есенин. Грустный каменный мальчик – она почувствовала. Глоток сладкого тепловатого портвейна из пластикового стаканчика, раскрытая мандаринка на его ладони. Поймала себя на мысли, что хочется взять дольку с ладони губами.
Тёмные зигзаги пустынных переулков, маленький садик. Блок. Едва различим – тёмная пустота вокруг. Пахнуло одиночеством, неустроенностью. Глоток портвейна. Он что-то процитировал, кажется, про скифов – она не слушала. Старалась понять – зачем она здесь, рядом с этим памятником, рядом с ним?
Снова бульварное кольцо.
– Теперь сюда.
В глубине тёмного дворика – чёрная глыба.
– Гоголь. Походи вокруг. Где бы ты не стала, он будет смотреть на тебя.
Послушно пошла вокруг памятника. Гоголь сидел нахохлившись, закутавшись в плащ (или что они тогда носили?), казался усталым и больным. Безразлично следил за ней тяжёлым взглядом.
Оглянулась. Он не отрываясь смотрел на памятник, мелкими глотками прихлёбывая из стаканчика.
Стала проваливаться. Пахнуло холодом. Этот город – нагромождение каменных зданий, толпы незнакомых людей, угрюмо стоящие памятники… Почувствовала себя слабой и беззащитной среди этого холодного месива.
Чтобы жить в этом городе – надо его знать, тогда он примет тебя, – пронеслось в голове.
Он – поможет?
Не обращал на неё внимания. Губы шевелились, словно разговаривал с кем-то невидимым. Поняла. Он привёл сюда не для того, чтобы показать ей памятники. Ему самому нужно их увидеть, вспомнить, что-то сказать. Она – с краю. Если ей интересно, то может поприсутствовать, он – не против. Почему-то не задело, не обидело… Это его город – он здесь живет, он им дышит.
Потом был Шолохов, плывущий в лодке среди отрезанных конских голов; Нансен, в широкополой шляпе, положивший руку мальчику на плечо; плоский Бродский с незряче запрокинутым к черному небу лицом.
Закончился портвейн, и уже заканчивалось её время, надо было домой, к Олегу, но не могла решить – хочет ли она уйти.
– Устала? По домам?
– Не очень…
– Я ещё в одно место хочу заглянуть. Тут недалеко. Поедешь со мной?
– Давайте.
Садовое кольцо маслянисто блестело в свете фар. Вскинутая рука. Такси. Податливая мягкость заднего сидения. Он навалился плечом, когда садился.
– Площадь Борьбы.
Таксист не знал.
– Метро «Новослободская». Я покажу.
Трамвайные пути огибают скверик неправильной формы. Тёмные здания. Пустынно и тихо – ни машин, ни людей, только ветер из подворотен.
Сквер не освещен. Пересекли, мимо тяжело присевших в темноте скамеек.
Медная (чугунная?) оконная рама словно повисла в воздухе. За ней – молодой человек. Смотрит оттуда, сказать что-то хочет.
– Здравствуй, Веничка.
Она не поняла. Искала надпись, чтобы определить – кто это?
Заметил.
– Веничка Ерофеев. «Москва – Петушки» не читала?
– Нет.
– Он описывает, как пьяным едет с Курского вокзала к своей любимой на станцию Петушки. Памятник на Курском сначала установили. А потом что-то не заладилось, и его сюда… До перестройки, да и во время, это знаковая книга была. В день его рождения почитатели таланта затоваривались спиртным и повторяли этот маршрут. Не знаю, сейчас кто-то ездит или нет… Пойдём, ещё покажу…
Прошли по скверу почти до конца.
Из темноты – силуэт девушки. Замерла. Ждёт. Лёгкое платьице. Длинная коса через плечо переброшена.
– Вот она, его любимая – блядь с длинной косой.
Взглянула на него непонимающе.
– Ты извини, это он её так называл. Любя…
Прислушалась к себе – это слово… – как он его произнёс – не звучало ругательством, скорее отдавало горечью и тоской. И было обидно, что ничего она не знает, ничего не читала, стоит тут как дура!
Сказала, не поворачивая головы:
– Я бы эту площадь Площадью Любви назвала.
Он усмехнулся.
– Да. Это бы больше подошло.
– Расскажите мне про них.
– Оля! Давай я в следующий раз тебе книжку принесу? Прочитаешь. Если понравится, я тебе расскажу, что знаю. Хорошо?
Она кивнула.
– И ещё, Оля… Я тебе звонить не буду. Не хочу тебя тормошить и дёргать. Ты сама звони, если захочешь? Договорились?
Не глядя на него, кивнула опять.
– Ну тогда по домам. Давай я тебе такси поймаю?
– Нет. Я на метро.
Позвонила через неделю. Услышала его голос и всё встало на свои места – успокоилась и ехала к нему, уже зная, зачем это делает.
Неделя была ужасной. Чувствовала себя виноватой. Оправдывалась перед собой: это не измена, даже не целовались, просто вместе гуляли по Москве. Устроила романтический вечер – ужин, свечи, короткое платьице на голое тело, чулки. Но Олег всё скомкал своей суетностью, мельтешил перед глазами, раздражал. Разругались из-за какой-то ерунды, впервые кричали друг на друга…
Душу выела эта неделя. Но тут Олега отправили на четыре дня стажироваться в Швецию. День прослонялась по пустой квартире и вечером, когда стало совсем одиноко, позвонила. Сказала просто:
– Я хочу приехать (хотела сказать – к тебе, но не выговорилось) к вам.
Он мгновение помедлил
