её ждут больные и строгий главный врач.
— Дяденька военный, а кого ты ищешь? — подошла к инвалиду Любаша. — Ты нашего тятю не видел? Он пропал.
— Девушку ищу. Верой зовут. Она живет на этой улице, — ответил незнакомец и уточнил. — А как фамилия вашего отца?
— Веру? Ты с ней сейчас говорил. Она в больницу торопилась, — объяснила Любаша. — Мы Антоновы. Ты к нам приехал?
— Вон оно что, — изменился в лице военный. — Ехал к вам. Только Вера не призналась, не захотела меня такого видеть.
И, тяжело развернувшись, уставший, измученный ранением и долгой дорогой, он заковылял обратно, а Люба громко, безутешно заплакала ему вслед. Мужчина обернулся. Взявшись за рукав шинели, девчушка привела его домой.
Мама встретила гостя радушно. Подала воды умыться. Украдкой вытирая слезы, собрала на стол немудреное угощение. Любушка доверчиво льнула к Владимиру, обнимала за себя и за сестру. Он огляделся: в чисто выбеленной до Пасхи хате нищета — нары вместо кроватей, деревянные стол да лавки, земляные полы. Посмотрел на прибежавших со двора мальчишек-подростков, на младших девочек, собравшихся возле него стайкой. Одеты плохо, питание скудное, досыта такую ораву накормить непросто. Сердце сжалось от бессилия вернуть им отца, от невозможности остаться и немедленно помочь этой семье.
— Не держи на сердце зла, Володя. Засватанная она, — вздохнула мать. — Все мы тебя ждали, и она ждала. А как плакала, когда не стало писем. Не верила, что погиб. Искала тебя, писала. Что ж ты молчал, не ответил? Одной мне детей не поднять, хоть и не война уже. Вера замуж идет от нужды. Двадцати еще нет. Парень наш, деревенский. Знает, не богачку берет. Должно, любит.
— Под конец войны взрывом оторвало ногу. Много крови потерял. Ребята не дали помереть, дотащили к медикам. Так и выжил. Ради Веры выжил, только запретил себе думать о ней, не отправил писем. Жених-то я теперь незавидный. Разыскивал своих из госпиталя. Деревни нет, и соседние сожжены, — поведал Владимир. — Перед выпиской меня нашли последние Верины письма. Решил хоть издали, одним глазком на нее посмотреть, поехал к вам.
Вечером братья проводили лейтенанта на поезд, и Любаша с ними напросилась. Володя оставил для Верочки сложенный пополам листок. Мать убрала подальше от детей, чтобы передать. Перекрестила дорогого гостя на дорожку и, прощаясь с ним, попросила написать, как сможет, дать знать о себе — не чужие ведь. Он обещал.
Старшая дочь вернулась с дежурства заплаканная. Никого ни о чем не спросила. Младшие сами рассказали о военном, что был у них весь день, а сейчас уезжает. Мама протянула письмо. Развернула Вера, а там: «Здравствуй, воробушек! Шлю тебе «Землянку». Слезы закапали на листочек, поплыли перед глазами песенные строчки: «…До тебя мне дойти нелегко, а до смерти четыре шага».
В ту ночь дочь с матерью не сомкнули глаз, плакали каждая о своей потере. Поезд увозил лейтенанта из уральской деревеньки в другую жизнь. Одну лишь минуточку Вера виделась со своей любовью и мечтой. Вскоре она вышла замуж и по первому снегу уехала с мужем. Ему, закончившему семилетку, предложили хорошую работу в соседнем Казахстане. Как только молодые устроились, забрали к себе маму и детвору. Вместе поднимали младших, выучили, вывели в люди. В семье Веры и её мужа родилось семеро детей. Бог благословил их брак любовью и счастьем.
* * *
Поздним вечером, когда близкие уснули, они, не сговариваясь, оказались на веранде вдвоем. Им было что рассказать друг другу. В Любиных глазах стояли непролитые слезы. Она выплачет их позже, в подушку, никого не потревожив.
Владимир молча курил в открытую дверь.
— Как ты жил, Володя? Узнал меня? Помнишь Веру? — наконец решилась спросить Люба. — Всегда тебя вспоминали. Веришь? Возможно, ты писал, но мы той же зимой уехали в Казахстан. Хату продали.
— Хорошо здесь: лес, воздух, дом — полная чаша… А в моей памяти — ваша землянка, босые дети, степь осенняя голая, пыльная дорога… — на мгновение Владимир замолчал, смял папиросу.
— Я выжил, Любушка. Воевал с верой и любовью в сердце. Когда оставляет вера, а любовь провожает с крыльца, остается только надежда. Я встретил её в поезде, когда ехал от вас. Не зря, выходит, приезжал. Надежда не дала отчаяться, вместе за жизнь держались. Надежда, Наденька, тоже фронтовичка, моя жена.
Они просидели всю ночь рядом, словно две большие, сильные птицы, встретившиеся после долгого, тяжелого перелета и сложившие усталые крылья — высокая, статная, большеглазая красавица Люба и седой лейтенант из её детства, солидный, крепкий мужчина, добившийся в жизни всего, что задумал. Протез и костыли не стали помехой.
А Верочка, о которой с теплом и безграничной любовью рассказывала гостю младшая, рожденная перед войной сестра, и многие годы с болью и сожалением вспоминал Володя, худенькая, скромная медсестричка Вера так и осталась маленьким серым воробушком с огромным материнским сердцем в груди. Война их познакомила и разлучила. Ломала, мучила, но не сломила. Нет!
…Над лесом всходило солнце. Рассвет разбудил все живое. К залитому светом окошку веранды слетелись птицы. Заботливая хозяйка привечала, подкармливала их. За своим угощением пожаловала рыжая белка с быстрыми цепкими лапками и пышным хвостом. Любаша, насыпав в кормушку семечек, раскрошила краюху ржаного хлеба и вернулась в дом, обронив несколько зернышек на крыльце. По крылечку деловито расхаживали воробьи, собирая крошки и семечки, расчирикались, разгалделись в кормушке, подвешенной на ветке березы у самого окна. Никуда от них не деться — где человек, там и они.
«Здравствуй, воробушек!» — улыбнулся Владимир пернатому смельчаку, залетевшему на веранду следом за Любой. Впервые за долгие годы ему не было больно от этих слов…
Павел Киселев. СВЕТ В КОНЦЕ КОРИДОРА
Золотая осень. Настолько нежная и хрупкая, что кажется, выполнена она из необычайно тонкого, сусального золота. Погода стояла приятная. Хоть и была омрачена традиционной прохладой и легким ветерком, но с ощутимой долей все еще не желающего сдавать позиции лета. Мы шли по старому бетонному тротуару в сопровождении ив, склонивших к нам свои желтые кроны. Создавалось впечатление, что они, нависая над нами, стараются подслушать наш разговор, и тут же начинают сами шептаться о чем-то своем, шелестя листьями…
