class="p1">— Пока нет, и не знаю, когда это может случиться. Не берет никто! — вздохнула она и как-то по-особому, с грустью посмотрела на меня.
Я думал она поделиться, расскажет мне о том, какой у нее хороший парень. Но ничего подобного не произошло. Возможно, у Шувары никого не было.
Бывали случаи, когда я, увидев в доме Людмилу, пугался ее. Это происходило из-за того, что я не мог обезопасить свою дочку. Спокойно я мог вести себя с Шуварой тогда, когда, например, рука дочки находилась в моей руке, или же если Светик была далеко от нее.
Близость Людмилы подтолкнула меня обратиться к отцу Владимиру Ивановичу. Я хоть и испытывал неудобство, но решил расспросить у него о проклятии семьи Шувар. Для этого я рассказал отцу подробно, ничего не скрывая о болезни Светика. Рассказ отца потряс.
Мы присели на бревна. Он достал сигаретку, прикурил ее и, поправив кепку, начал говорить.
Я думал, что он о проклятии Сафронича знает больше чем кто-либо другой, но рассказ его был не многословным.
— Вот на этом месте, где мы с тобой сейчас пилим дрова, стоял дом. В нем доживал свой век Сафронич, — отец помолчал, неторопливо выпустил изо рта дым. Он курил часто и помногу. Находил в этом какое-то успокоение. Курение помогало ему сосредоточиться. Отец с трудом выдерживал урок, когда работал в школе. И обычно вместе со старшеклассниками бежал посмолить сигаретку. Правда, он бежал в одну сторону, а они в другую.
— Этот дом не был его. Он Сафроничу остался от родителей, — продолжил свой рассказ отец. — У него был дворец. Его, во время раскулачивания, вместе с женой отправили в Сибирь, на выселок. Пропадал он там лет двадцать, прежде чем снова появился в родных местах. Жена не выдержала тяжелых условий, умерла.
Перед тем, как состоялся суд, Сафронич разбросал своих сыновей (они у него уже были взрослыми), по родственникам. Их разыскивать не стали. Они обосновались где-то в Ленинграде или как там этот город сейчас называется?
— Санкт-Петербург! — ответил я.
— Да, точно, Санкт-Петербург, — повторил отец.
— От дома Сафронича — дворца ничего не осталось. Я его разбирал вместе с дядей Тимофеем, Малеем, Буравцом ты их знаешь, и еще было несколько человек. Усадьба у Сафронича была знатная. Богач был. Жил обособлено. Сейчас таких людей называют фермерами. Дом его состоял из полуподвального каменного помещения и верхней деревянной надстройки. Крыша была железная.
Я помнил наш старый дом. У него крыша была из соломы. Он часто тек, когда над селом гремели грозы и шли ливни. Мать подставляла тазы, ведра и прочую посуду, собирая в них воду.
— Так вот этот здоровенный дом, когда Сафронича забрали, через месяц-другой было не узнать — растащили. Правда, одно время мародеров гоняли, но потом началась война, и о доме никто уже не заботился.
Мы разбирали его останки. Он мешал при обработке земли тракторами. Затем, когда дом полностью убрали, проблем с пахотой не стало.
Работа заняла не одну неделю. На обед мы ходили домой, а Тимофей Михайлович, тогда просто Тима ел тут же на развалинах. Так вот он когда рядом никого не было, раскопал горшок с богатством Сафронича. Этот самый горшок хранился в фундаменте печки. Ему бы после нужно было это место, где было спрятано золото обвалить, а он дурак оставил все как было. Мы с обеда пришли и сразу же увидели. Мужики те, кто был постарше, стали не него напирать. Однако Шувара оказался стойким и ничего никому не дал.
О проклятии, отец также, как и я только слышал. Сафронич, когда вернулся домой, обошел всех тех, кто участвовал в работах по разборке дома. Побывал он и у отца — расспрашивал о том горшке. Владимир Иванович что знал, то и рассказал. Кто-то из соседей Шувары говорил, что старик был и у него. Христом Богом просил отдать:
— Это ведь не твое добро. Я его нажил.
После Сафронич соглашался даже на половину, но дядя Тимофей не отдал.
— Какой еще клад? Я ничего не знаю. Да там и не было ничего, в твоем горшке. Проращенное зерно.
В заключение отец сказал:
— Обманывал Тимофей Михайлович. Я думаю, что все несчастья в семье Шувар, наверняка как-то связаны с проклятьем Сафронича. Вот так! Ну, а теперь давай работать и Владимир Иванович поднялся. Я тоже встал.
— Да, — остановил он меня на какое-то мгновение, — о Людмиле не думай плохо. Ты, мне Сеня напоминаешь чем-то Сафронича — он мой троюродный дядя. Люди не зря о нем болтали. Старик что-то такое знал. Куда там Петенихе или Булихе. Возможно, и тебе что-то от него передалось.
Елена, моя жена часто беспокоилась, звонила нам, ей не терпелось знать подробности пребывания Светика в селе. Я был немногословен. Обо мне она сказала:
— Сеня ты как слон, киваешь головой, толком ничего не рассказываешь.
Отпуск мой быстро закончился. В Москву я уехал со спокойным сердцем. А осенью, выбрав время, я поехал к родителям и забрал Светика домой.
В детский сад дочка пошла легко. Никаких конфликтов не было. Правда, пришлось с ней немного побеседовать, рассказать ей о ребятах, с которыми она играла — о Жене Свистуновой, Лене Горшковой, Кирилле Абашевом.
5
Время, проведенное в селе у моих родителей, девочке запомнилось. Она, стоило мне только сказать ей, что я иду звонить по телефону дедушке и бабушке, тут же бежала следом. Светик непременно хотела с ними поговорить.
Мать как я и ожидал, выздоровела.
— Сеня, — сказала она мне, — это только благодаря тебе. Ты меня вылечил. — Я не соглашался, всячески противился. Мне не хотелось верить — чего такого особенного могло быть в моих словах-пожеланиях здоровья, благополучия, счастья — родителям, братьям, сестре, жене, дочери. Я их, по обыкновению, мысленно произносил, каждый вечер, перед тем как заснуть. Делаю это и сейчас. Однако, ничего колдовского, таинственного в своих действиях не вижу. Переубедить мать Надежду Кондратьевну мне так и не удалось.
Меня испугали ее слова о Анастасии Ивановне Шуваре.
— Сеня ты себе представить не можешь. Чем я крепче становлюсь, тем слабее тетка Настя.
Наблюдения матери мне издалека казались не существенными. Правда, когда я однажды снова приехал в отпуск домой то ужаснулся.
Лето, которое я провел с дочерью, дало свои плоды: Светик теперь отдыхать в городе не желала. Однажды я с трудом уговорил ее отправиться в санаторий.
Врач, когда наше пребывание подходило к концу, сказала мне:
— У вашей дочери все нормально, можете ее снимать с учета.
Однако жена
