употребляет предметы природы, в которой они не введены в такое единство (виды и роды), где не примешивалось бы ничего случайного. Что в понятиях соединяется в одно, то в природе рассеяно по различным местам и разделено временем; в ней, сколько известно по опыту, с неотъемлемыми принадлежностями вещи всегда смешивается то, что не принадлежит необходимо к ее сущности. Целые виды растений и животных имеют признаки свого рода, но в чувственных принадлежностях растений, в движениях животных, в очертании, краске их найдем много случайного. Неделимые, кроме родовых признаков, отличаются чем-либо особенным. В понятии же отделяется случайное и удерживается только существенное, что необходимо принадлежит роду, или виду существ. В этом виден выбор, свободное отделение того, что в природе соединено, и соединение того, что в ней рассеяно по разным местам и временам. В отделении случайного и соединении существенного видна деятельность свободы. Кроме этого мы имеем много понятий, самопроизвольно измышленных (conceptus fictitii), где мы по своей свободе отступаем от того соединения предметов, которое находим в природе, иногда ошибочно, или произвольно придумывая общие признаки и на основании их составляя понятия; предполагаем такие роды и виды существ, которых нет в природе. Один, например, ботаник так соединяет по классам растения, другой иначе, принимая за основание один то, другой – другое. Этого не могло бы быть, если бы в составлении фиктивных понятий мы определялись только предметами чувственными, а не определяли бы сами себя. Но в действиях материи нет свободы. От того в природе постоянное повторение одинаковых движений, – в таком же виде возвращается весна, как и за несколько столетий; с таким же искусством животные, по указанию своего инстинкта, строят свои жилища, насекомые плетут известные ткани, как они делали это задолго прежде; у них нет возвышения над прежним, восхождения на новую степень совершенства. Не то видим в действиях человека. Действия его не возвращаются постоянно, подобно переменам годовых времен, но по силе свободы являются в них непрестанно новые и различные видоизменения, которых нельзя заранее предугадывать; за одним состоянием следует другое совсем различное; одно поколение человеческого рода по своим действиям не подходит на другое, новые понятия, новые познания, новые желания и привычки являются как в каждом человеке, так и во всем роде человеческом, и это разнообразие в жизни и действиях непрерывно продолжается, потому что душа человеческая может развиваться и видоизменяться до бесконечности по силе своей свободы. Но в действиях материальной природы нет свободы. Далее, много есть у нас понятий, для которых природа не дает образов, например, понятие о нравственно-честном и бесчестном не определяется материей и не производиться ей. Таким образом, и ошибочно, самопроизвольно составляемые, и истинно составляемые нами понятия отличны от вещей материальных; потому происхождение их нельзя объяснять вещественным образом. Между тем они существуют; истинные же понятия остаются в самосознании человеческом всеобщими, – они так сродны с природой нашей, что, если покушаемся изгладить их, они необходимо возвращаются в сознание, овладевают душей, а не мы владеем ими, так чтобы могли изгладить их; существование их твердое и прочное, они существуют в нас крепче, нежели части материи в нашем теле. Материальные части тела беспрестанно прибывают и убывают, так что тело наше через 20 лет становится совсем новым; итак, оно имеет непрочное, кратковременное существование и наконец, совсем разлагается. А прирожденные духу нашему мысли, или идеи справедливого, честного, прочнее держатся в душе, чем части в теле; во всю жизнь мы не можем уничтожить их, они совсем нематериальным образом дают о себе сознанию нашему то свидетельство, что мы будем судимы по ним, когда не будет и тела нашего, дают мысль о бессмертном продолжении бытия нашего духа, мысль всеобщую, господствующую не только у людей образованных, но даже у младенчествующих народов. Таким образом, различные действия разума, понятия, суждения, умозаключения и идеи ума никаким механическим действием материи не могут быть объяснены, по двум причинам: по существующему в них единству, какого материя не имеет, и по свободному их происхождению и раскрытию. Тоже надобно сказать и о свободных определениях воли (decreta voluntatis), которых материалисты не могут отвергать. Если бы все желания и действия нашей воли были только чувственные, то материалистические объяснения их происхождения еще имели бы некоторый вид правдоподобия. Но от чего происходит борьба побуждений духовных с чувственными и не редко первые одерживают победу над последними? Свободных действий, в которых чувственность побеждается духом, нельзя производить из чего-либо чувственного и материального. Если объяснять все это действием частиц мозга, что̀ тогда было бы? Количество мозга ограничено, а область представлений наших, мыслей и желаний расширяется в беспредельность. Если понимать это так грубо, что каждое душевное действие расширяет мозг, прибавляя что-либо к количеству его, в таком случае надобно было бы предположить увеличение массы его неимоверное. Но когда представим не увеличение, а некоторое переложение частиц (атомов) прибавляющихся в умеренном количестве, как и действительно видим, что в материальной природе все состоит только в разных переложениях: то и такое объяснение оказывается неудовлетворительным, потому что прежние представления и действия воли нашей не исчезают в душе нашей. В калейдоскопе количество мелких стекол одинаково, из них можно делать много, хотя и не бесчисленное множество переложений; при всяком из этих переложений происходят новые сочетания; из которых образуются новые фигуры, но прежние уже теряются. А в душе нашей не так. Память и воображение хранят и прежнее, но воображение производит и новые сочетания. Как все это вмещалось бы в весьма умеренном количестве мозга? Декарт, хотя не единоследственно с самим собой, пытался объяснить чувственное напечатление чувственных представлений в мозге, приняв для этого мозговые углубления, язвины. Эта гипотеза, долго существовавшая, повторялась и материалистами, которые утверждали, что каждое новое чувственное впечатление (представление) делает новое углубление в малейшей массе мозга, а действия воображения объясняли тем, что такие углубления долго остаются в мозге. Объяснение самое неудачное. Опять не только не оправдывает, но и опровергает его. Вещество мозга слишком мягко и жидко для того, чтобы предполагать в нем углубления; кроме того, одно углубление должно было бы сглаживаться новым при новом приливе впечатлений или образов чувственных. Таким образом, сохранение образов памятью становится необъяснимым. Хотя вещество мозга, с возрастанием тела и растет: все же оно непропорционально множеству рождающихся в душе представлений, – их десятки тысяч, старые удерживаются, новые прибывают, а увеличения в мозге не бывает. По гипотезе же материалистов следовало бы, что чем богаче человек представлениями, или познаниями, тем более должно увеличиваться тело его, если не
