Он все же согласился и получил восьмушку черствого хлеба, обгрызенного по краям мышами. Хлеб слегка пригасил голод.
– Проще заработать, – дала добрый совет Полудевочка-Полустарушка. – Терпение и труд все перетрут. Как потрудился, столько и получил.
– А я против монетизации, – отозвался Бывший и, пользуясь тем, что Толстуха отвлеклась, стащил с ее стола кем-то использованный и давно утративший клейкость кусочек медицинского пластыря. – Мне по душе льготы. Пожизненные и незыблемые, как троглобионт.
Кабанов постоял рядом с Полудевочкой-Полустарушкой, глядя, как она ловко управляется с иголкой и ниткой, и подумал, что если за эту расшитую фигню его будут снабжать жрачкой, то можно попробовать. Взяв в руки пяльцы, он начал тыкать иглой, но тотчас проколол себе мизинец.
– И сколько дают за эти мучения? – спросил он, возвращая пяльцы.
– За маленький вымпел две, а за большой – три пачки супа да пару буханок хлеба, – ответила Полудевочка-Полустарушка. – Можно еще горсть конфет выклянчить. Но это уже трудно.
– Всего-то? – воскликнул Кабанов.
– Так никто же не верит в будущее и не хочет на него работать! – пожала воробьиными плечиками Полудевочка-Полустарушка. – И правильно делают! Сколько раз уже обманывали! Молишься, веришь, постишься до глубокой старости, ждешь, ждешь, а потом – пшик! И исчезло все, что ты годами намоливал. И поди сыщи, куда это все подевалось. Ни фонда, ни полиса, ни обещанных благ, ни того дяди, который тебя агитировал и убеждал за рай в будущем.
«Этак с голоду помрешь!» – подумал Кабанов и глянул в темноту коридора, откуда доносились атлетические стоны: «Эть! Геть! У-уфа!»
– А за песок? – спросил он.
– За песок дают намного больше, – подключилась к разговору Толстуха. – Но там надо надрываться.
Кабанов боролся с искушением выпросить еще хлеба под проценты. Идти в мрачный карьер, похожий на могилу, ему не хотелось. Но голод усиливался с каждой минутой. Вскоре Кабанов уже ни о чем не мог думать, кроме как о еде. Весь его организм, словно многоголосый хор, требовал пищи. Митинг становился стихийным и набирал обороты. Мысленно матеря кого-то, Кабанов схватил лопату и вышел из мастерской.
В коридоре он едва не налетел на груженые носилки, которые волочила за собой Зойка Помойка. Взялся за ручки и не без усилий оторвал их от земли.
– Что ж ты столько навалила? – прохрипел он, уже жалея, что не попросил хлеба под проценты.
Работа оказалась намного более тяжелой, чем он представлял. Каторга, другим словом ее не назовешь. Он плелся вслед за Зойкой, ноги его подгибались, сердце колотилось со страшной силой, а голова ходила кругом. Очень скоро он понял, что надолго его не хватит. Он непременно свалится, сломает позвоночник и скончается в страшных муках. Зойка Помойка пыхтела, дрожала вся от напряжения, но пёрла вперед с необыкновенным стоицизмом. Когда они зашли в кабинет Командора и высыпали песок в люльку, у Кабанова перед глазами плыли темные круги. Он качнулся и, чтобы не упасть, сел на борт люльки.
– Вышел на работу? – услышал он голос Командора. – Давай-давай. Песок подорожал, большой спрос. За семь кубов ого сколько дают!
Кабанов сплюнул вязкой слюной, посмотрел по сторонам. Из потолочных щелей струился тусклый свет, и в его лучах вдруг что-то блеснуло. Кабанов успел увидеть, как Командор торопливо одернул тряпку на стеллаже, из-под которой выпирало нечто рогатое и бесформенное. Да это же бутылки! Настоящие бутылки из темного стекла, с яркими этикетками! Наверняка наполнены вином. Вином! Вином! Уже тысячу лет Кабанов не пробовал вина. Он уже забыл, как выглядит бутылка, какой у нее благородный, женственно-изящный изгиб, сколько в ней притягательной силы!
– Ты видела? – спросил Кабанов, когда они вернулись в карьер. – У него на полках бутылки! Может, у этой сволочи и колбаска водится? И паштет? И сыр?
– Наверняка водится, – равнодушно ответила Зойка Помойка. – Если бы ты стал Командором, у тебя бы тоже водилось. У Командора особая еда, он с нами такой не делится. Когда Толстуха приходит от него, из ее рта всегда пахнет водкой, колбасой и еще чем-то странным, солоноватым. Она засыпает, а мы нюхаем и облизываем ее губы.
– А Командора кто назначает? – спросил Кабанов, скрывая гримасу отвращения.
– Никто не назначает, – удивилась вопросу Зойка Помойка. – Кто может, тот и становится Командором. Но этого хитрого ты так просто не свалишь. Он всем нравится, а Толстухе особенно. Матом не ругается. Называет нас девочками. Подарки разные. Мне вот колечко подарил и несколько скрепок. Восточным единоборством занимается – фун-ху или… как его там… хуй-фу… И, самое главное, обещает в будущем отдельное жилище каждому.
– В смысле, отдельную нору? – уточнил Кабанов.
Зойка не ответила и взялась за лопату. Кабанов тоже возобновил работу. Теперь его подгонял не только голод. В его истощенном болезнью мозгу вдруг зародилась тайная и очень заманчивая цель. Путь к свободе с должности Командора был самым коротким и реальным. И что еще немаловажно – жрачка! Обильная и качественная жрачка, которая будет нисходить в люльке с поднебесного потолка взамен песка. И Командор может распоряжаться ею по собственному усмотрению: самому жрать в три горла и держать на поводке аборигенов.
Несколько часов кряду Кабанов и Зойка Помойка таскали песок из карьера в люльку. У Кабанова сорвались мозоли на ладонях. Страшно ныла спина, и дрожали ноги. Несколько раз он выпускал из рук носилки и падал, а Зойка опускалась перед ним на колени и испуганно трясла его за плечи – живой ли?
Когда люлька была засыпана доверху, Командор хлопнул в ладоши и приказал ждать за дверью. Выйдя из кабинета, Кабанов и Зойка повалились на пол и долго лежали без каких-либо движений, лишь тяжко и хрипло дышали.
– Как ты думаешь, – прошептал Кабанов, рассматривая свои сизые ладони, – много он даст еды?
– Думаю, прилично, – осторожно предположила Зойка. – Песок дорожает. Если раньше за одну люльку мы получали по три супа, буханке хлеба, еще немножко чаю и сладостей, то теперь по пять супов, хлеба немерено, воды хоть залейся да еще макарон и, бывает, рыбных консервов.
– Скорее бы! – мечтательно вздохнул Кабанов и погладил ввалившийся живот.
За дверью заработала лебедка. Потом все надолго затихло, и, только если сильно напрячь слух, можно было уловить какие-то отдаленные звуки, доносящиеся сверху. Когда голод начал доставлять Кабанову физические муки, в сравнении с которыми горящие огнем мозоли казались легкой щекоткой, лязгнул засов и дверь отворилась. Кабанов и Зойка едва успели подняться на ноги. Первым делом из кабинета вышла надменная и жующая Толстуха. Она помахала ручкой Командору и двинулась по коридору, словно состав метро. Кабанов прижался к стене, но все равно Толстуха задела его липким целлюлитным бицепсом, похожим на боксерскую грушу.
– Блин! – выругалась она, словно Кабанов был в чем-то виноват. – Достали уже эти вечные просители!
