— Мы ищем катализатор.
— Хорошее слово. И каков он из себя?
— Не знаю, Мьюз. Но ответ здесь. Я почти вижу его.
— Л-ладно. — С огромным усилием она сдержала улыбку.
Поиски продолжились. Парни заказывали пиццу каждый вечер, по восемь штук, из «Пиццы навынос», деньги снимались с кредитной карточки. Они подписчики «Нетфликс»,[10]то есть могут арендовать DVD с фильмами, которые им привозят по три сразу, и иногда звонили в «ХотфлиXXX», если хотели посмотреть порнуху. Они заказали рубашки для гольфа с логотипом своего студенческого братства. Этот логотип и на мячах для гольфа, которых у них сотни, если не тысячи.
Мы пытались каким-то образом рассортировать счета. Не могу сказать почему.
Я взял счет от «ХотфлиXXX» и показал Мьюз:
— Дешево.
— Благодаря Интернету порнуха стала доступной и пошла в массы.
— Приятно слышать.
— Но это, возможно, зацепка.
— В каком смысле?
— Молодые парни, горячие женщины. Или — в нашем случае — женщина.
— Объясни.
— Я хочу нанять человека, не работающего в прокуратуре.
— Кого?
— Частного детектива. Ее зовут Сингл Шейкер. Слышал о ней?
Я кивнул. Слышал.
— А видел ее?
— Нет.
— Но слышал?
— Да, слышал.
— Так вот, все это не преувеличение. У Сингл Шейкер такое тело, что останавливаются не только автомобили, но вздыбливается сама дорога. И если кто-нибудь может разговорить этих облепленных адвокатами парней из общежития, так это Сингл.
— Хорошо.
По прошествии многих часов (я не могу сказать скольких) Мьюз поднялась.
— Здесь ничего нет, Коуп.
— Похоже на то.
— Утро начнется с прямого допроса Шамик?
— Да.
Она смотрела на меня:
— Тогда тебе лучше потратить время на подготовку.
— Да, босс, — отсалютовал я. Мы с Шамик уже обсуждали, что и как она должна говорить, давая свидетельские показания, но я не ставил ей жестких ограничений. Не хотел, чтобы все выглядело так, будто она говорит по бумажке. Наметил для себя другую стратегию.
— Я сообщу тебе все, что удастся добыть. — И Мьюз выскользнула за дверь.
Эстель приготовила нам обед — спагетти и мясные тефтели. Она кухарка не из лучших, но с этим блюдом более или менее справилась. Потом я повез Кару в кафе-мороженое — решил сделать ей приятное. Она стала разговорчивее. В зеркале заднего обзора я видел, как она сидит, пристегнутая к заднему сиденью. Когда я был маленьким, детям разрешалось сидеть и на переднем. Теперь такое возможно только после совершеннолетия.
Я пытался прислушиваться к тому, что она говорит. Речь шла о школе. Бриттани так наехала на Моргана, что Кайли бросила в нее ластик, а вообще Кайли, не Кайли Дж., а Кайли Н. (у них в классе две Кайли) на большой перемене не садится на качели, пока на другие не сядет Кара… Я смотрел на оживленное личико дочери — она говорила, а ужимками копировала взрослых. И на меня вдруг обрушилось всесокрушающее чувство любви. С родителями такое случается. Ты смотришь на своего ребенка, в самой обыденной ситуации, не в тот момент, когда он выступает на сцене или приносит победу своей команде на спортивной площадке, и понимаешь, что ребенок этот и есть твоя жизнь. И так тебе становится хорошо, что хочется остановить время.
Я потерял сестру. Потерял жену. А недавно и отца. Всякий раз меня, образно говоря, поверженного, уносили с ринга. Но, глядя на Кару, жестикулирующую, широко раскрывающую глаза, я точно знал, от какого удара мне никогда не удастся оправиться.
Я подумал об отце. Лес. Он с лопатой. Его сердце разбито, но он все еще ищет свою маленькую девочку. Я подумал о матери. Она убежала от нас, и я не знал, где она, что с ней сталось. Иногда у меня возникало желание разыскать ее. Но уже не так часто, как прежде. Долгие годы я ее ненавидел. Возможно, ненавижу до сих пор. А может, теперь, когда у меня есть ребенок, я чуть лучше понимаю боль, которую она испытывала.
Когда мы вошли в дом, зазвонил телефон. Эстель забрала у меня Кару. Я снял трубку:
— Алло.
— У нас проблема, Коуп.
Звонил Боб, муж Греты, мой шурин. Председатель благотворительного фонда «Под опекой Джейн». Грета, Боб и я основали его после смерти моей жены. Пресса вознесла меня до небес. Чудесный поступок в честь любимой, прекрасной, нежной жены.
На такое мог пойти только самый лучший на свете муж.
— Что случилось? — спросил я.
— Твое дело об изнасиловании дорого нам обходится. Отец Эдуарда Дженретта убедил нескольких своих друзей отказаться от их обязательств.
Я закрыл глаза.
— Классно.
— Хуже того — он распускает слухи, будто мы присваиваем чужие деньги. Связи у этого сукина сына большие. Мне уже звонят.
— Так мы откроем нашу бухгалтерию. Никто ничего не найдет.
— Не будь наивным, Коуп. Мы конкурируем с другими благотворительными фондами за каждый пожертвованный доллар. Если только запахнет скандалом, на нас можно будет поставить крест.
— Мы ничего не можем поделать, Боб.
— Знаю. Просто… мы делаем много хорошего, Коуп, а с деньгами всегда напряженно.
— Так что ты предлагаешь?
— Ничего. — Боб замялся, но я чувствовал, что он еще не высказался, поэтому ждал продолжения. — Послушай, Коуп, вы же постоянно заключаете сделки с защитой, так?
— Заключаем.
— Вы закрываете глаза на мелочи, чтобы прижать кого-то по-крупному.
— Иногда приходится.
— Эти двое парней… Я слышал, они хорошие ребята.
— Ты что-то напутал.
— Послушай, я не говорю, что они не заслуживают наказания, но порой приходится идти на компромисс. Ради того, чтобы приносить больше пользы. Фонд, наш фонд, уже многого добился. И может добиться большего. Вот о чем я толкую.
— Спокойной ночи, Боб.
— Не обижайся, Коуп. Я только старался помочь.
— Знаю. Спокойной ночи, Боб.
Я положил трубку. Руки дрожали. Дженретт, этот сукин сын, зацепил не меня. Он зацепил память моей жены. Я поднялся на второй этаж. Меня распирала ярость. Но ее следовало обуздать. Я сел за стол. Там стояли только две фотографии. Одна — моей дочери, Кары, школьная, сделанная недавно. Она занимала почетное место, прямо по центру.
