просто! Помогает хоть терапия? Значимость в своих глазах подросла? – Тупая боль срывает с языка ограничители, и я в ответ бью наотмашь не щадя. – Насколько нужно быть ущербным, чтобы сделать ставку на стокгольмский синдром? А если не сработает? Что будет со мной?!
– Хватит. – Его лицо в свете гирлянд искажается. Не то чтоб я ждала извинений, но холодный тон прозвучал страшнее угроз или крика. – Перестань внушать себе, что тебе все обязаны. Я назвал цену, ты согласилась. Всё. И не надо верещать, что ты здесь не по своей воле. Ты здесь по своей глупости. А теперь забери, пожалуйста, свои тряпки и марш наверх. Тебя становится слишком много.
В слезах сбегаю под треугольную крышу мансарды.
Меня колотит. Будущее вырисовывается всё более мрачным. Похоже, застряла я здесь надолго, если не навсегда. Ведь отпустить нельзя – выдам. Действительно выдам. Да и гарантий в обратном у него никаких.
Часть 1. Глава 12
За практически бессонную ночь я пришла к трём неутешительным выводам.
Первый – Раду считает меня импульсивной и эгоистичной, что можно списать на защитную реакцию, но он подаёт это с такой уверенность, будто слишком хорошо меня знает. Второй – дикарь не собирается ни отпускать меня за примерное поведение, ни гнать взашей за плохое. И, наконец, самое важное – нужно как-то перестать его бояться.
Нет, я не собираюсь закрывать глаза на этот беспредел, самоуважение поздно ампутировать. Но моего страха Раду больше не получит. Пусть считает, что игрушка сломалась, а значит доламывать её будет неинтересно.
Помятая бессонницей и дурными мыслями, я неторопливо принимаю душ. От одежды, провалявшейся ночь мокрой кучей на полу, приходится отказаться – закисла. Остаётся халат, который мне велик и подло распахивается при каждом удобном случае. Чем не весомый повод настоять на поездке в город? А уж там я теряться не стану.
– Нет. – Раду слёту и категорично отказывается куда-либо ехать. Продолжает расслабленно курить на балконе и даже головы в мою сторону повернуть не изволит.
Надо же, цаца какая. Обиделся вчера, что ли? Это на правду-то?!
Но мне слишком холодно, чтобы настаивать и спорить.
Ладно, нет так нет. Подумаю ещё.
Ни перед кем не унижалась и начинать не буду.
С детства когда меня что-то не устраивало, выручал самый примитивный бойкот. Прислуга, вышколенная абсолютным игнором и наверняка втайне такому положению радуясь, соваться лишний раз ко мне не рисковала. Поэтому уже к полудню кто-то из обеспокоенных родителей неизменно скрёбся в дверь, чтобы уломать голодающее чадо выйти к обеду.
Раду на мой бойкот, похоже, болт положил.
За сухим сообщением о том, что продукты на кухне, от него в мою сторону не следует больше никаких телодвижений. Продукты, кстати, чисто мужские: утка, баранина, лосось. И всё сырое. И ничего из этого я не умею готовить.
Ладно... Подумаешь, ещё один разгрузочный день.
Переживу.
Второй день без интернета. Вот это реально расшатывает. С горестным вздохом очищаю банан, развлекая себя думами о жизни.
Студенческие годы помню смутно. Приходилось совмещать лекции, семинары, зачёты с вечной гонкой в инстаграме и при этом поддерживать имидж заядлой тусовщицы. Поставленные цели прогибались под моим напором штабелями. С той же целеустремлённостью присмотрела себе пару.
Двадцать один – тот возраст когда девственность заставляет задумываться о знакомстве с интимной стороной отношений. Разумеется, о том, чтобы допустить к телу первого встречного не могло быть и речи. В клубах часто клеились горячие, смазливые ребята, но кому нужен зависимый от папиной кредитки бесперспективняк? Точно не единственной дочери Ярого.
Довольствоваться кем-то посредственным мне не улыбалось. А вот Метлицкий – хваткий внук нашего мэра и самый завидный холостяк по версии всех представительниц женского пола, возрастом от восьми до восьмидесяти, на роль моего бойфренда подошёл идеально. Впрочем, Антон ещё год кружил в уверенности, что именно он добивается моей благосклонности и никак не наоборот.
Первый секс стал моим первым серьёзным разочарованием. Потом отец назначил меня главой юридического отдела. И удовольствия от взрослой жизни стало ещё меньше. Сотрудники поглядывали на меня с хорошо скрытым снисхождением, молча подсовывали на подпись бумажки, а все серьёзные вопросы, минуя меня, направлялись напрямик к отцу. Возможности себя проявить за пару отработанных месяцев мне так и не представилось. Теперь уже не факт, что представится.
С такими горестными мыслями встречаю закат.
Желудок сводит от голода. Голова, распухшая от безысходности, не варит. Мне элементарно нечем себя занять.
Как и утром моё появление на кухне не вызывает у Раду особой реакции: ни хорошей, ни плохой. Приходится изобразить на лице вселенское равнодушие и встать у окна – так, чтобы хлопочущий у плиты деспот цеплял меня хотя бы краем глаза.
– Выдай мне какую-нибудь книгу. В твоей компании со скуки свихнуться можно.
– Обойдёшься.
Его невозмутимость раздражает до зубного скрежета. Напоминаю себе о решении не кипятиться, но темперамент так и норовит спалить к чертям моё таким трудом натянутое спокойствие.
– Почему?
Голос не дрогнул, уже на том спасибо.
Раду елозит по моему лицу насмешливым взглядом.
– Предполагается, что я твоё единственное развлечение.
– Что-то у тебя хреново развлекать получается. – Я так устала от бесконечного напряжения, что даже бровью не веду.
Раду, впрочем, тоже. В смысле ни в какую не хочет вести себя так, как надо мне.
– Разумеется. Это обоюдный процесс.
С замиранием сердца смотрю, как он достаёт из духовки противень с глиняными горшочками. Свинина, картофель, грибы... На ночь глядя... Фу, кошмар.
Но ох, какая поганая улыбка играет на его губах, когда он садится за стол и блаженно втягивает носом запах жаркого... Синхронно вдыхаю тоже.
Как же пахнет... Чтоб его...
Жмурится, змея подколодная. Вкусно ему. Нарочно оставил второй горшочек на плите. Нет бы настоять, как вчера. Я б, так тому и быть, не отказалась.
Убедившись, что приглашения не последует, обслуживаю себя сама.
Ужин протекает на удивление гладко. Раду настолько учтив, что предлагает попробовать разносолы, но получив в ответ презрительный взгляд никак его не комментирует. Так и сидим: он без смущения смотрит на меня, я – на него. Жую и успокаиваю себя тем, что силы мне ещё ой как понадобятся, а от порции восхитительного жаркого фигуре ничего не грозит.
– Я готовил, ты моешь посуду, – огорошивает меня Раду, стоит отложить в сторону вилку.
Повинуюсь молча. Правда надолго кротости всё равно не хватает.
– Ну и как я её
