ранья дергаешь? — угрюмо спросил Гридин.
Все десять минут, что минули после внезапного пробуждения, он раздумывал над небывалой ситуацией — ограблена их собственность! Все в городе, кому полагалось и не полагалось, были прекрасно осведомлены — принадлежащее Соболю — неприкосновенность. Кто же, черт возьми, мог решиться? Со-болихин ткнул пальцем в расстеленную перед ним карту города:
— Вот, смотри, здесь.
То ли из желания придать своей персоне дополнительную солидность, то ли по какой другой причине, Соболь обычно обо всех городских делах разговаривал не иначе, как держа перед носом карту. «Городишко с цыплячью душу, тут без слов на пальцах все можно объяснить, а он… полководец хренов», — посмеивался про себя Гридин.
— Замок сбили, дверь взломали, товар вывезли. И ведь наверняка знали — точка наша. Кто этого не знает? Хотя рядом и другие стоят — не тронули. Прикинь, наглецы, а?
— Ну, других-то там одна-две, все остальные под нами, — резонно заметил Константин.
— Какая разница!
Соболихин произносил слова с придыханием и сокрушенно покачивал головой. Его изрезанное ранними морщинами лицо выражало неподдельную печаль. На самом деле в нем клокотал гнев. Выражение меланхоличной печали в сочетании с горестными покачиваниями стриженой ежиком головы обычно скрывали кипящую под этой скудной прической злость.
— Известно еще что-нибудь?
Первым о ЧП узнал Сергей Резков, исполняющий при Соболе обязанности телохранителя. Возвращаясь утром от пассии, он увидел, по его выражению, «раскоцанную точку». Не долго думая, Резков отправился будить Соболихина.
— Ну, а видел там кто-нибудь что? Шум же какой-нибудь был… — задал наводящий вопрос Гридин.
— Да не знаю я, блин. Я, это, сразу к Соболю.
— У-у, понятно. И что ты думаешь? — повернулся Гридин к Соболихину.
— Я тебе что, бабка-гадалка, что ли? Поехали на место.
В пути обсудили версии либо о налете гастролеров, либо об «оборзении» своей молодежи. Последнее вряд ли — знают, что за это будет. Возле палатки стоял милицейский автомобиль. Очевидно, кто-то из жителей вызвал или сами наткнулись.
— Ну что, Владимир Палыч, заявлять будешь об утрате имущества? — иронично поинтересовался небольшого роста капитан, зам. начальника железнодорожного РОВД.
— А чего мне заявлять? Мы сами товар вывезли. Реконструкцию проводим.
— Ночью?
— А какая разница?
— И замок сами… того, да?
— Да! Ключи потеряли.
* * *
После осмотра места преступления, который ничего не дал, приехали в офис. Это был небольшой дом из полутора этажей в центре города, спрятавшийся за жилой пятиэтажкой. Удобное место. По возвращении Соболихин в первую очередь распорядился о вывозе разбитой палатки.
— Все равно ничего там не найдем, — проворчал он в ответ на немой вопрос Гридина. — А болтовни меньше будет. Да и вообще на этом месте пора большой магазин городить.
Еще не настало семи часов, а на месте киоска темнел прямоугольник отдохнувшего от подошв и сора асфальта. Половина дня прошла в бесплодных поисках грабителей. Ребята поработали не хуже заправских следователей. Осторожно опросили живших поблизости людей, облазили весь город. Безрезультатно. Только один бессонный дед сказал, что будто бы мотор большой машины слышал часов около четырех.
Несмотря на все попытки утаить случившееся, по городу прополз слушок. «Слыхали, а? Соболя обчистили!» — тихо радовался народ. «Ух, ты! Кто же это?!» — восхищались храбростью воришек собеседники.
Ближе к полудню, выражая сочувствие, позвонил мэр.
— Да ничего у меня не случилось! Никакой помощи не надо! На месте этой развалюхи и всех других поставлю кирпичный павильон, потому и убрал! Понятно? Разрешение, надеюсь, дашь? — досадливо прошипел Соболихин.
— Ну, публика! Какая от него может быть помощь? Тоже мне граф Монтекристо! — возмущенно посетовал он Гридину.
К обеду выяснилось — в подходящее время, именно в районе половины пятого, на южном посту ГАИ слышали гул мотора грузовика, предположительно ЗИЛа. Самой машины задремавшие постовые не видели. Соболихин разослал часть бойцов по организациям, где есть ЗИЛы, других в ГАИ — навести справки о частных владельцах грузовиков. Не успели стихнуть шаги посланных, как проснулся интерком.
— Владимир Палыч, здесь из милиции.
— Впусти.
Вошел капитан, встреченный утром при исполнении обязанностей у разграбленной палатки.
— Ну, чего тебе, командир? — сухо осведомился Соболихин.
— А вот.
Милиционер сел и молча бросил на стол явно самодельный брелок из эпоксидной смолы, содержащей в себе насекомое, смахивающее на некрупного таракана. На брелке висел единственный ключ.
— Это что, ключ от квартиры, где деньги лежат? — съязвил Гридин.
— Ага. Ваши…
— Что, что? Ты не петляй, сознавайся во всем, ничего тебе за это не будет. — Оживился Соболихин.
— Это, Владимир Палыч, вещь. док. У твоей вскрытой лавки утром нашел.
— А чего сразу не отдал?
— Так вы же сами замок сломали и барахлишко вывезли. Реконструкцией это, кажется, называется…
— Ну?
— Ответил бы я тебе прямо: «антилопу гну», коли не уважал бы. У кого-нибудь из твоих мальцов такая штука была?
— Не антилопу ты гнешь, а антилопа такая есть — Гну. Так она называется, понял?
— А какая разница?
— Да никакой. А фиговину эту я ни у кого из наших не видел, — Соболихин повертел безделушку в руках, передал Гридину. — А ты, Костик?
— Нет, не было у наших такой, — подтвердил Константин.
— Во! И я так подумал. Тогда чье это? А?
— Что ж… спасибо тебе, капитан. Если в жилу, за мной не заржавеет, сам знаешь, — впервые за день своим нормальным голосом промолвил Соболихин и даже изобразил не слишком искреннюю улыбку.
* * *
Судьба братьев определялась эпохой, укладом жизни подмосковного городка, семейной атмосферой и личным темпераментом. Может быть, и еще какой-нибудь непознанной составляющей, например, роком. Больший, Костик, всегда был заводилой — в детском саду, потом в школе, где образовательными успехами не блистал, но славился кулаками и беззаботным нравом. На улице его уважали и лет с десяти чаще называли не по имени, а кличкой — Грид. Он легко достиг первого юношеского разряда по боксу, но был отчислен из секции за строптивость и неуправляемость. После восьмого класса, несмотря на дельные намеки учителей насчет ПТУ, школы не оставил и проучился еще полгода — не дотянул до зимних каникул ровно недели. Ушел не по какой-то там особой причине, а потому что окончательно надоело. Это все мать удерживала. Ныла: «Костик, учись. Десять классов кончишь, в техникум поступишь — вот тебе и хорошая, чистая работа будет. Не спину ведь гнуть всю жизнь, а за столом сидеть. Или вот массажу научат,
