с маслом и козьим сыром. Что-то посложнее Марку пока не стоит есть, чтобы не перегружать желудок. Да и честно, у меня нет уже никаких сил.
Ставлю чашку с чаем на поднос, выкладываю бутерброды и несу в свою комнату. Временно бывшую. Но когда толкаю ногой дверь, натыкаюсь на заледеневший взгляд.
Марк полусидит в кровати, опираясь на подушки, и исподлобья смотрит на экран телевизора. Там диктор сухим будничным тоном комментирует кадры с разбитым спорткаром. Уже пустым.
— В результате аварии от удара о дерево Марк Громов скончался на месте. Тело его брата Мартина пока не нашли.
Следом идут кадры с аквалангистами, которые ныряют в том месте, над которым разбился автомобиль.
Молча ставлю поднос на столик, беру телефон и захожу в облако. Пролистываю записи видеорегистратора, там набежала целая толпа — полицейские, медработники и те же аквалангисты.
— Они решили, что это не Марти, а я, — говорит Марк безжизненным голосом, — потому что знают, что я всегда за рулем, когда мы едем вместе.
— Как вас можно спутать? — не скрываю удивления. — Вас что, никто не может отличить?
Теперь очередь Громова смотреть удивленно. Если не сказать, с подозрением.
— Могут. Родители и доктора.
— Какие доктора?
— Я же постоянно прохожу медосмотры, малыш. На меня есть целое досье, медицинская карта называется. Там все мои переломы и вообще, вся история. Достаточно сравнить.
Мне нечего сказать. Слова утешения застревают в горле, а сменить тему сейчас кажется просто кощунством.
Я хотела бы сказать, как мне жаль Мартина. А еще больше жаль самого Марка, который весь как будто заледенел. Даже в ушах лед, потому что он меня не слышит.
Но я не могу. Я могу только налить чай в чашку и предложить бутерброд. А это сейчас последнее, что надо Марку.
Глава 8
Карина
Ухожу спать в спальню родителей и проваливаюсь в сон, лишь только голова касается подушки. Но я сплю очень чутко, поэтому очень скоро просыпаюсь от непонятного шума. Первое время пытаюсь сообразить, что меня разбудило и почему я не у себя в комнате.
Память прорезает словно лучом прожектора, и перед глазами встает вчерашний день во всех его жутких подробностях. Дико хочу спать, но из моей комнаты доносятся неясные звуки, и я с сожалением сползаю с широкой родительской кровати.
Свет в коридоре я с вечера приглушила до минимума, а двери оставила раскрытыми. Плетусь в свою комнату, жутко зевая. На часах всего два ночи. Это так всю ночь будет? Может, стоило принести туда раскладушку? Я не вынесу, если придется так бегать всю ночь.
Клянусь, если Громову вздумалось прогуляться по дому, я его придушу.
Но Марк не гуляет, он лежит на постели, разметавшись, и бормочет что-то под нос. Прислушиваюсь и цепенею. Он зовет Мартина, и у меня сразу пропадает желание злиться.
Кладу ладонь ему на лоб. Все ясно, у него снова поднялась температура. Дядя Андроник предупреждал, что так может быть.
Включаю прикроватный ночник и иду за таблетками, вода стоит возле Громова на тумбочке. Беру его за плечо и легонько трясу.
— Марк, проснись, нам надо выпить лекарство.
— Что? Где? — он схватывается, стиснув мою ладонь так сильно, что я вскрикиваю.
— Отпусти, мне больно!
— Прости… — Громов выглядит ошарашенным, и я подношу на ладони таблетку.
— У тебя снова жар. Выпей, это жаропонижающее. А потом я тебе дам настойку, которую дядя Андроник прописал.
Марк послушно берет таблетку, я отмеряю ему ложку Андроникового зелья.
— Пей.
— Я тебя разбудил, Каро, — говорит он сипло.
— Хорошо, что я проснулась, ты бы сам не стал меня будить, — отмахиваюсь.
Синие глаза сверкают в отблесках светильника, и я понимаю, что угадала.
— Мне так жаль, что я не даю тебе выспаться… — теперь его голос звучит глухо.
— Ничего, главное, чтобы температура упала, — я расправляю по краю кровати сбившуюся простынь и наклоняюсь, чтобы поправить подушку.
Меня окутывает горячим дыханием, такая же горячая ладонь нащупывает мою руку.
— Я не договорил, малыш. Мне жаль, что я не даю тебе выспаться именно таким способом.
Яркие блики отражаются в глазах, которые сейчас смотрят на меня нереально, невозможно, непозволительно близко. От Марка исходит такой жар, что кажется, это не блики от светильника, а языки пламени, горящие в глубине зрачков.
Прикладываю к его щеке ладонь, кожа под рукой слишком горячая и сухая. Точно как мои губы. И горло. И вообще внутри меня сухо как в пустыне. Как такое может быть, горит Марк, а сгораю я?
Получается, может.
— Тебе нужен охлаждающий компресс, — заставляю себя отстраниться, и это дается мне с трудом, — и чай. Подожди, сейчас принесу.
Марк с явной неохотой меня отпускает, и я чуть ли не бегом бегу в кухню. Готовлю чай, бросаю ломтик лимона, сахар, кубик льда и несу своему больному. Когда я болею, мама всегда делает для меня много чая, и он обязательно должен быть не горячим, а теплым. Это я хорошо запомнила.
Наливаю в ковшик холодной воды, смачиваю полотенце и несу все это в свою комнату.
— Пей чай, Марк. А я буду тебя обтирать, пока не подействует жаропонижающее, — сажусь на стул рядом с кроватью. Он с интересом оглядывает мою ношу.
— Ты будешь обтирать меня всего?
Опять за рыбу деньги. Температура у Громова, а красная как арбузная мякоть я.
Конечно, я слышала, что если обтереть тело уксусом, разбавленным водой, температура мгновенно падает. Но мне хватило сегодняшнего душа и обтирания, чтобы я еще раз на это согласилась. Без пафоса и преувеличения, я лучше дам себя убить.
В полном молчании кладу на лоб Марка компресс. Тот тоже молчит, но он лежит. С закрытыми глазами. Выпил свой чай и лежит.
А я сижу. На стуле. В собственной комнате!
Хочется спать, хоть спички в глаза вставляй, но я стоически дожидаюсь, пока температура не пересекает отметку в тридцать семь и пять. К тому времени просто валюсь с ног, даром что сижу.
На лбу Марка выступают мелкие капельки пота. Он засыпает, измотанный высокой температурой, а я боюсь встать со стула. Чувствую, что упаду, как только сменю точку опоры с пятой на третью и четвертую.
Громов шумно дышит во сне и поворачивается на бок, а я упираюсь глазами в соблазнительную белизну собственной постели. У меня кровать хоть не двухспальная, у меня не такая большая комната, но достаточно широкая. Вдвоем вполне можно поместиться.
Ничего ведь не случится, если я немного полежу? Совсем немного и совсем недолго…
Я не встаю,
